Фургон для реквизита не годился для перевозки трупов, но когда Рита подняла крик, Дарон не стал спорить. Скорая ехала в театр на окраине города, пробивалась через пробки, но Рита не хотела ждать, и Дарон безропотно погрузил труп в машину. Он не спешил. Рита требовала гнать и проскакивать на красный, но Дарон не спешил – и слепой увидит, что в машине труп, который уже никуда не торопится.
Когда крики сменились рыданиями, стало ясно, что и Рита это увидела. Потом затихли и рыдания. Когда Рита заговорила, голос был уж почти спокойным.
– Дарон! – позвала она. – Сворачивай. Не надо в больницу. Едем в морг.
И он свернул.
Смерть в огне люди уже называли ужасной – называли, когда говорили с журналистами, писали сообщения в социальных сетях или звонили родным. Но почти никто не ушел из зала, где царил этот ужас. Толпы зевак ждали новостей. Ужас только начался, и они хотели еще.
Скорая ворвалась во двор театра, и вскоре уехала без сирен и мигалок.
– Значит, покойника везут! – сказал кто-то в толпе, и его слова разлетелись по интернету.
Когда появились люди с камерами и микрофонами, Чантара заперлась в гримерке и отказалась выходить. Только санитар говорил с журналистами, и только он рассказал им о смерти фокусника, о трупе в железном гробу и о том, что пытаться помочь ему было уже поздно. Никто не обвинит санитара в халатности и смерти пациента, если пациент и так уже был мертв!
– Они же сделают вскрытие! – Рита расхаживала по комнате, из угла в угол. – И поймут, что ты еще не умер.
– Если мне сделают вскрытие, я точно умру. Да сядь ты! – прикрикнул Аластор. – Раздражаешь. Ты сама привезешь меня в морг – и обычно так не делается, но в морге будет еще один мой доктор. Он уже знает, что я задумал рисковое дельце, и будет ждать, на случай, если что-то пойдет не так. И за это ожидание он взял уже большие деньги, так что спорить ни с чем не станет. Он посмотрит выступление в сети, в прямом эфире, увидит, как я сгорел, услышит, как другой врач это подтвердил. И он уверен, что я – иудей!
Аластор захихикал.
– Не волнуйся, у меня все на месте, ничего не отрезано. Но мужичку в морге я заранее сказал, что я – иудей, так что хоронить меня надо по иудейским законам. А это значит – без вскрытия, и сразу после смерти, без проволочек. Он взял очень много моих денег за то, что бы не делать вскрытие, и просто выпишет свидетельство о смерти. Сразу.
– Будет расследование! – перебила Рита.
– Ты не слушаешь, что ли? Включи мозги! Я сказал же: «Хоронить сразу после смерти». Умру я вечером, а утром уже будут похороны. Никто еще не успеет ничего понять и расследовать.
Новости разнеслись по сети, их комментировали, пересказывали, добавляли подробностей. Те, кто сидел в заднем ряду зала, рвались вперед, к камерам, что бы с восторгом рассказать, какой же это бы ужас. Те, кто ненавидел Аластора при жизни, соревновались в красоте соболезнований. Толпа людей перетекла из театра во двор морга.
– Фокусник Аластор Суарес Альфонсо де Ламбиди, урожденный Алик Ламби, доставлен сегодня в городской морг! – надрывался репортер чуть в стороне, позируя на фоне толпы у дверей морга. – Очередной смертельный номер кончился настоящей смертью!
Другой репортер кинулся к Рите и почти ткнул микрофоном в ее лицо. Она отпихнула его в сторону, и молча расталкивала толпу, до самого черного фургона.
– Отвези меня домой! – попросила она, и Дарон завел мотор. Толпа потянулась следом, и никто уже не видел другую машину, наемный водитель который тихо отъехал от морга, и увез с собой тело Аластора Ламбиди.
