23 октября 41.
22 июня застало Галю в Выборге, откуда Валентина Николаевна вывезла ее с большим трудом. В Ленинграде ее ожидала я, попавшая в Ленинград случайно, по дороге из Петрозаводска в Москву.
1 июля нам удалось с Галей выехать в Москву, затем мы ненадолго отправили Галю в Солнцево к родным. Там она бегала босиком, в трусиках и панамке – загорелая, румяная, круглолицая. 7 июля беднягу отправили в Васильсурск[1], откуда приходили лучезарные письма, что не помешало ей переболеть скарлатиной. В середине августа я поехала за ней в Васильсурск и нашла ее – худую, бледную, остриженную. Мы молча обнялись, у меня закапали слезы.
– Мама плачет, мама обиделась, – закричали дети. Галя повернулась к ним и серьезно ответила:
– Это от радости.
Потом она стала ходить за мной по пятам, пугаясь, если я на время отлучалась, ночью протягивая руку, чтоб удостовериться – тут ли я.
В Горьком, где Галя заболела свинкой, нам пришлось прожить три дня. Я была вынуждена оставлять Галку на несколько часов одну: я бегала на рынок, на вокзал за билетами. Дочка сидела в кровати – тихая, смирная, играя с куклами.
Буквы – несмотря на то что их с ней никто не повторял, – помнит и читает легкие слова – мама, папа, Шура, суп и т. д.
С грехом пополам добрались мы до Москвы. Тут Галя выдержала карантин и 1 октября отправилась с Зоей[2] в Ташкент к бабушке Соне. Больше ничего пока о ней не знаю.
30 ноября 41. Ташкент.
После Васильсурска изголодавшаяся Галка ела с аппетитом, который ей никогда не был присущ. О еде она говорила почти со страстью, свой день она начинала словами:
– Мама, дай мне кашечку с маслицем, с сахарком.
И в голосе – упоение, восторг, нежность. В Ташкенте, переболев воспалением почечных лоханок, Галя заболела корью. Вызванный на дом врач, выслушав дочку, с удивлением воскликнул: – Ну, и тощáя же она у вас.
И действительно – очень худа стала.
* * *
– Галя, тебе от папы-Шуры письмо!
Галя, радостно: Я так и знала! В чае была чаинка и все сказали: будет письмо! Вот оно и пришло!
На днях спросила задумчиво:
– А папа Шура меня любит?
– Конечно.
– А я думала, он меня забыл…
Все болеет. Совсем ослабела.
Под Галкину диктовку отправлена Шуре открытка следующего содержания:
«Милый папа Шура, я хочу, чтоб ты из армии опять пришел домой. Я по тебе скучаю. Когда ты приедешь, привези мне чего-нибудь».
4 декабря 41.
Перед отъездом в Ташкент вдруг спросила:
– А как родятся дети и откуда они появляются?
– Зачем тебе это знать?
– Как же, я приеду в Ташкент, меня там спросят, а я не сумею ответить.
Потихоньку эту острую тему удалось замять.
* * *
На днях, когда температура отпустила ее немножко, брала по одной свои книжки и читала их все наизусть, без запинки, подряд – Михалкова, Маршака, Чуковского, Барто и другие.
Сегодня очень мучается из-за уха.
5 декабря 41.
Чувствует себя прескверно, болят уши, t° – 39,6, но разговаривает, рассуждает, шутит:
– Гоголевская улица это, наверное, та, на которой продается гоголь-моголь? – И хитро улыбается.
7 декабря 41.
– Я всех люблю. Не люблю только Гитрера и Бармалея!
– Я тебя, мама, люблю, я жить без тебя не могу. И ты без меня не можешь, да?
* * *
Вымыв руки одеколоном:
– Какая я нюхлая, пахлая!
Если б она умела хорошо читать, ее можно было бы заподозрить в плагиате[3].
* * *
– Ты знаешь, мама, почему я положила голову к тебе на колени? Чтоб ты не плакала.
16 декабря 41.
