Наталья! В добродетели твоей я нимало не сомневаюсь; но наружность тебя обвиняет. Люди стараются перетолковывать все в свою пользу, и ты, по крайней мере, подаешь к тому повод. Они считают тебя навязчивою, бесстыдною; они устраняются и становятся недоверчивыми, ибо твое дружеское обхождение со всеми ни для кого не лестно. При всех надеждах, при всех талантах нравиться, ты навсегда потеряешь свое счастье. А потому будь осторожна! Знай, что скорее извинят застенчивость, нежели твою вольность, и что скромность есть первая в женщине добродетель.
Софья! Твоя невинность, твое дружелюбие кажутся мне достойными, но я страшусь твоей неопытности. Бедная, легковерная девица! Ты не знаешь, каковы мужчины; они или осмеют, или во зло употребят твою слабость. Несчастна ли ты, родители, братья ли и сестры тебя притесняют? Ты хочешь открыть свое сердце другу? Ах, ты забыла, что он может изменить тебе! Софья, трепещи своего мягкосердия! Дай управлять рассудку твоим сердцем; не вверяйся ни одному мужчине, не испытав его довольно; да и тогда умей хранить тайны. Благородство и твердость довершают добродетель женщины, и благоразумная постоянность – первейшая ее должность.
В заключение скажу еще нечто о притязаниях и причудах. Они влекут за собою множество поступков, которых вообще нельзя определить и которые бывают более или менее различны, смотря по различию темпераментов и обстоятельств. Старайтесь заградить самый источник, одним словом: старайтесь быть добрее, и вам не надобно будет никаких правил!
Как вести себя непригожим женщинам
О пригожем и непригожем то же можно сказать, что о сладком и кислом. О первом можно судить глазами, о втором – языком; и как то, так и другое бывает различно, сие зависит от вашего вкуса. Мы не знаем, что прекрасно и что дурно; однако же сие чувствуем. Какое мне дело знать, в чем состоит непригожество? Ты прекрасна для меня, и я люблю тебя; ты мне кажешься дурною, и я тобою гнушаюсь. Моя чувственность действует помимо моей воли; я не требую никакой эстетики.
Однако же я нахожу, что прекрасное и дурное допускают различные степени, что один прекрасный предмет нравится мне более, и один дурной предмет не столько мне противен, как другой; но почему? Того я не знаю, равно как и почему две сласти или две кислоты между собою различны. Пускай об этом умствуют эстеты, мы будем держаться опытности.
Наши суждения о прекрасном и дурном большей частью относятся к лицу. И это естественно, ибо наша одежда и наши обычаи скрывают телесные формы. Посему мы довольствуемся видимым, наперед примечаемым, а сие-то и есть лицо.
Первое впечатление все решает, и потому непригожая особа весьма несчастлива. Она в своем безобразии невиновна; первое впечатление, внушая отвращение почти неизгладимое, переносится на самую личность. Впрочем, если безобразие не слишком поразительно и выражение целого не совершенно отвратительно, то оно может быть заглажено нравственными достоинствами.
Шарлотта была некогда прелестна, но несчастная оспа навсегда испортила прекрасное ее лицо. Марианна не нравится маленькими своими глазами и большим ртом; Эмилия – длинным лицом и остроконечным носом. Ни одна из них не красавица, но посмотрим, не могут ли они быть приятными. Правда, первое впечатление неприятно, и физические законы здесь, как и везде, одинаковы. Приятные и неприятные чувствования сами собой притупляются; красота и безобразие уменьшаются с привычкою; но приятности чрез то делаются еще привлекательнее.
