«Дикая Бара» ядерного полигона - страница 9
Из всего прежнего добра у неё остался только узелок с её рукодельными работами, она ведь прекрасно управлялась на ткацких станках в их мастерской, и я всю жизнь храню её прекрасные изделия ручного ткачества – небольшой коврик со сложным орнаментом, тканные узорчатые пояса, простынь и скатерть с кружевами ришелье.
Бабушка вынуждена была ютиться где-то и как-то выживать. Один ребёнок, ещё маленьким, умер от голода, старшего сына она отдала временно в интернат, и он всю жизнь не мог ей этого простить.
А мою маму ей приходилось оставлять поначалу в чужом доме, и маленькая девочка сидела весь день тихо в уголке, чтобы только не выгнали на улицу, и ждала, ждала свою маму с работы.
Вскоре бабушку взяли работать воспитательницей и гувернанткой в семью китайского консула, и мама стала воспитываться в семье, где росли два китайских мальчика её возраста.
Они играли и занимались все вместе, потому что жена этого консула была русская, и она хотела привить своим детям русскую культуру при помощи моей бабушки и мамы.
Когда началась война, и мама уже была студенткой, в Семипалатинск стали привозить изголодавшихся людей из блокадного Ленинграда. Во всех учебных заведениях появились учителя ленинградцы – очень умные и высококвалифицированные специалисты. Благодаря их обучению, мама смогла работать в министерстве финансов и ворочать миллионами в восемнадцать лет. Её так и называли – «восемнадцатилетняя миллионерша».
Потом город выделил им комнатёнку в подвале, в который и отец пришёл к маме, ещё будучи студентом, уже после войны, в этом подвале и мы с братом родились.
Несмотря на то, что мама ходила на работу в шляпке с вуалькой и в маникюре, ей приходилось пасти в горах нашу корову, которая, надо сказать, попалась резвая и всё норовила сбежать.
И наша красавица мама, со своими голливудскими достоинствами, в сбившемся на затылок простом платке, в отцовской огромной телогрейке и кирзовых сапогах на босу ногу, гонялась с хворостиной по горам, по долам за своенравной упрямицей, несмотря на угрозу нападения медведей.
Зато корова нагуливала много молока, доили мама с бабушкой конечно вручную. Была у нас и маслобойка и, следовательно, появилось своё масло.
В кухне поставили прялку, на которой бабушка пряла пряжу из своего козьего и гусиного пуха, а мама потом вязала из этих ниток всем тёплые носки и варежки, спасающие нас в сибирские лютые морозы. Развели и гусей, и уток, и кур со злющим петухом, который обязательно нападал на всё движущееся, и в первую очередь на меня, поскольку из всего окружения оказалась я самой маленькой и беззащитной.
Построили зимний тёплый свинарник – как родители потом смеялись, что они в Сибири развели свинство и превратились в куркулей. Значит, у нас уже были свои и мясо, и молоко, и масло, и яйца.
Они выживали, как могли, за всякое дело брались с радостью, даже с каким-то юношеским азартом. Всё было для них впервые, для них, переживших войну, голод, а отец и тяжёлую контузию на фронте.
Саяны, Хакассия, тайга с её величием, горы давали какую-то необычайную силу, которую я ощущаю даже и сейчас.
Они учились вести своё хозяйство, разводили животных, которых надо было кормить и поить, и воду на коромысле носить, и полоскать бельё на реке, и в лес успевать за цветами – сказочными огоньками – жарками.
Даже растили картошку на зиму по новым методам. Сажали квадратно-гнездовым способом и получали небывалый урожай, так что мешков не хватало, занимали у соседей.