Дикая собака - страница 15

Я добавил снега в остатки чая, чтобы получить хоть какое-то количество жидкости. Съестное уже закончилось. Выпив ледяной чай, поболтал запасную канистру, заглянул в бензобак, поскольку не поверил счетчику, и испугался. У меня практически закончилось топливо. Посмотрел на дрожащую в моей руке крышку бака. Это был плохой знак, потому что не ощущался холод. Я был далеко, не смог бы добраться по своим следам до автомашины.

Посмотрел в телефон: связь не ловилась, скоро закончится и зарядка. Взглянул на тонкую закатную полоску горизонта. Там должен быть запад. Увидел месяц, поднимавшийся из-за черных стволов елей. Выбрал направление и понадеялся на удачу.

Ехал, пока совсем не стемнело. Темнота зажгла море звезд и вновь выдернула лунный серпик из-за горизонта.

Я вспотел. Замерз. В какой-то момент понял, что не ощущаю больше своих рук.

Однако надежда поддерживала меня, равно как ужас и стыд. Я думал о шахте и работающих в ней, о шайке Никканена, обо всех тех глумящихся паразитах, которые будут злорадствовать в случае плохого конца приключившейся со мной истории: «Вы слышали, что случилось с пацаном Сомер-Раймо, когда он начал воображать лишнего? Из щенка никогда бы ничего не получилось! Он даже не успел ни с кем трахнуться».

Думал об отце, готовом от стыда провалиться. О мертвецки бледной маме, одевающей своего сына в последний раз. Думал о них и черпал из этих воспоминаний силы для продолжения пути.

Но тут меня вырвало в шлем.

Содержимое желудка хлынуло в нос и на лицо. Теплая слизь стекала на шею. Я остановил сани на каком-то открытом пограничном месте, не рассмотрел точнее. Бросил шлем в сугроб, вымыл лицо снегом. Попытался очистить шлем, чтобы снова надеть его, но пальцы рук не слушались. Шлем упал в снег, там я его и оставил. Натянул на голову капюшон, поскольку пронизывающий северный ветер дул в затылок. Попытался завести мотосани, но сцепление не срабатывало.

Надел рукавицы. Они были холодные, в них тоже попал снег.

Ощутил спиной порывы ветра. Увидел на северной стороне неба темное облако и задался вопросом, может ли оно принести метель с севера.

– Не отнимай у меня луну! – крикнул я небу. Безмолвная пустыня поглотила мой голос. Ни малейшего эха, просто ждущая тишина. Однако небо, казалось, прислушалось, ибо облако вроде бы отступило на восток.

Я топтался возле саней. Хотел пойти пешком, но ноги полностью утопали в снегу, вынуждая вернуться. Пытался идти снова и снова, каждый раз в новом направлении, но безуспешно. В итоге стоял на болоте и смотрел на узор своих следов, похожий на бумажную рождественскую звезду в окне родительского дома. На Рождество мать пекла имбирное печенье, отец улыбался за столом в горнице, в печи пылал огонь. В такой вечер отец не кричал черт возьми, не оставлял намеренно – потому что ему так важно было кукситься в кресле – остывать картошку в своей тарелке.

Надо мной кружилось облако. Оно просто дурачило меня. Уханье совы прекратилось, перестала орать возбужденная лиса, скрылся месяц. Завьюжило. От меня останется лишь небольшая история об исчезновении. Я был как Йорген Брёнлунд в ледяной пещере в Гренландии, с той лишь разницей, что в моем случае это было бессмысленно. Он все же ставил научный эксперимент, умер ради высокой цели. Отправился на ледники Севера с парой своих друзей и сотней ездовых собак и в конце концов умер в одиночестве. У него не было никакой техники, а меня она же и подвела. У меня был двигатель, который работал бы, если бы мне хватило сил, телефон, по которому можно было бы позвать на помощь, если бы он не разрядился на морозе. Я был комнатным растением, зависящим от машин, оторванным от природы, и потому оказался слабаком.