– В нашем театре, – на удивление голос Сереги добреет, взгляд устремляется вперед, – не будет группировок из выскочек и стукачей… Бюрократии, пошлости, лицемерия, а главное – никакого тщеславия и высокомерия, в общем, всех этих актерских понтов. Никакой звездности, только искусство… И только свобода!
– Утопия. Театр без говна неизбежен, – закуриваю, аккуратно оглядываюсь – нет ли ментов. – Строить театр, где все будут честные и любить друг друга, все равно что строить коммунизм.
Серега пытается меня перебить и оспорить.
– Ты просто не знаешь. А я достаточно повидал, все может, поверь мне.
– И дело даже не в театре. – Я продолжаю свою мысль: – Ты собери просто человек тридцать в один коллектив, назначь начальников, объедини их общим делом, необязательно театром – любым. И как только начнутся первые успехи, все будет так же, как в нашей среде – бюрократия, лицемерие, как ты там еще сказал – пошлость. А главное – зависть, и еще это – острое чувство несправедливого отношения к себе. Человечество в целом и театр в частности без этого невозможны, понимаешь?
Миновав случайных пешеходов и бегущих навстречу в наушниках спортсменов, проходим небольшой мостик. На стальных прутьях перил висят замки – глупая примета, дающая надежду на прочность браков. По тонкой воде под нами проплывают утки, слышно, как они крякают и плещутся в заваленной пластиком куге.
Из глубины посадок доносится шум баяна. Наверное, в санатории возле минеральных вод веселятся ветераны.
– Понимаю. – Серега делает снова значительный глоток из заметно опустевшей бутылки.
– Нас изуродовала провинциальная лесть восторженных пиздадуев – надели каждому по короне, только полцарства и коня в придачу не дали.
– Но мы строить будем? – спрашивает Серега, видимо, потеряв нить моего разъяснения.
– Будем… – отвечаю я, выбора все равно нет – лучше заниматься делом, чем смирением. С недавних пор я стал идейным националистом, скептиков, твердящих: «Зачем это надо?», «Это невозможно», «Я тоже когда-то хотел…», – готов расстреливать на месте.
Подходим к подножью памятника террористам, больше похожего на уменьшенную копию Стоунхенджа. Ей-богу, не монумент, а мистическое строение друидов какое-то. На каменном помосте девять напоминающих парус пилонов, наверху их объединяет большое и широкое кольцо. Кольцо, помню, рассказывали в школе на факультативе по краеведению, символизирует съезд народовольцев, спаянных единой идеей. Фамилии говорили, но я их, конечно, забыл.
– За нас! – Серега поднимает бутылку вверх.
Притаившаяся на скамейке парочка быстро встает и уходит прочь.
– Потише, – смеюсь я. – От тебя люди бегут.
– Но ты со мной?
– Нет. – Вырываю бутылку, достаю из кармана остатки лимона. – Это ты со мной.
– Ладно, мы вместе. Так идет?
– Идет.
Осушаем бутылку. Морщимся, доедаем лимон.
Никого, кроме нас. Музыки уже не слышно. В просвете тополей ясное и глубокое небо. Свет ближайшего фонаря освещает наши пьяные лица. На обратной стороне стального обода выгравировано: «Здесь в июне 1879 г. проходил съезд народовольцев». А снаружи фамилии: Желябов А. И., Квятовский А. А., Ошанина М. Н., Фроленко М… Колоткевич… Ширяева… Михайлов, Могилев… Передергивает, показалось. Подсвечиваю фонариком на телефоне. Буквы затерлись – точно фамилию и инициалы не разобрать. Но Могилев, подходит, правда… дурь… Дальше вообще пустота, место для имени свободно.
