– Создам, сочиню, сотворю…
– А не сотворишь, всех начну убивать прямо сейчас.
Сыч, улыбаясь, склоняет сонно голову. Заводим его в ивовые заросли, сажаем на лавочку.
– Может, тебе такси вызвать?
– Такси? Мне? – Сыча бьет припадок смеха.
– Что смеешься? – Серега оглядывается по сторонам. – Тебе.
– Мне? – Сыч гогочет на весь проспект.
Столпившиеся за кофейным киоском таксисты оглядываются.
– А ты? – косится Сыч на Серегу. – А ты… Тебя мы возьмем на главную роль.
– Возьмешь, возьмешь.
– А потом уволим.
– За что? – смеется Серега.
– За пьянку. А знаешь почему?
– Почему?
– Да потому, что ты алкоголик… – Сыч выдавливает из себя еще несколько гоготаний и, блаженно замерев, кладет голову на плечо. – Алкоголикам у нас места нет.
– Куда его теперь? – Я протираю тыльной стороной ладони вспотевший лоб.
– На сцену, – сквозь сон бормочет актер.
Поразмыслив, находим выход. Обхватив с двух сторон, слава богу, актер включает «автопилот». Вместе с «автопилотом» включается и радио – Сыч запевает:
Вот и осталось,
Лишь снять усталость,
И этот вечер,
Мне душу лечит…
Тащим его к служебному входу.
– О-о-о-о-о,
Зеленоглазое такси…
Заносим разрывающееся от песни тело в театр. Петляем ковровыми и мрачными коридорами в поисках гримерки. Бережно укладываем на диванчик, укрываем первым, что попадается под руку, а попадается клетчатый плед.
– Под лаской плюшевого пледа, – как колыбельную напевает Серега – забота о ближнем его значительно отрезвила.
– Нет, не то, – перебивает сквозь дремоту Сыч. И с большим надрывом оглашает пустой театр хитом восьмидесятых:
– О-о-о-о-о,
Зеленоглазое такси…
Притормози, притормози!
На полуслове смолкает. Замирает в улыбке и обретает мирный сон.
В полумраке огромных зеркал и настенных грамот пробираемся в фойе. Через него уже возвращаемся в ресторан.
Культура города бесчинствует.
– Пошли отсюда? – говорит Серега.
Я сквозь пьяный гам подхожу к жене.
– Лен, я отойду.
– Хорошо, Платон, – с должным официозом отвечает она.
– Если что, я на сотовом, звони.
Уже выйдя на улицу, слышу голос Олеськи:
– Такси вызвала, жду… Не кричи на меня.
Спустившись вниз по улице, я беру в супермаркете бутылку текилы и лимон.
– Э-э-э, – тормозит Серега, – у меня на такое денег не хватит.
– Не волнуйся, я угощаю.
– Спасибо и, ну если не сложно, можешь еще по баночке пива взять?
– Могу…
Вечереет. Мы выбираемся к парку, на асфальте играют ветвистые тени деревьев, скамейки пустуют, вдаль убегает тусклыми фонарями сиреневый бульвар. Издалека доносятся тяжелые басы, видимо молодежь припарковала машину на площади Маркса, скучковалась и курит кальян. Сейчас это модно. Тополиная высь полна птичьим трепетом, туманный сумрак женскими голосами.
Размещаемся на старой, оставшейся от Союза, лавочке. Сквозь кусты видно, как напротив уличной эстрады под лучами горбатых фонарей мужики играют в шахматы. Сколько себя помню, шахматные партии в этом месте разыгрывались всегда. Сначала играли деды, видимо вымерли, на их место пришли преемники – более молодые и не менее энергичные. Приятно знать, что, когда я в этом мире закончусь, жизнь под светом еще больше сгорбленных временем фонарей не остановится, явится другое поколение, чтобы продолжить нескончаемую игру, ловящую случайные взгляды таких же, как и я, прохожих.
– Стаканчики забыли, – пеняю я сам на себя.
– Говно вопрос – из горла, что ли, не пил?
– Пил.
Сворачиваем пробку, делаем по смачному глотку, кусаем лимон прямо с кожурой.
