Ленка морщится, убирает со стола оливки. Снимает закипающий чайник.
– А я кофе буду. – Она открывает шкафчик, ищет баночку своего «Egoiste».
Повернувшись ко мне спиной, Ленка долго возится с кружками.
– Ты с сахаром будешь?
– Да.
– Тебе сколько ложек?
– Три.
Крепкие и спортивные ножки жены интригующе напряжены. Светлые волосы распущены и свежи. Настоящая блондинка из какого-нибудь «Playboy», даже поверить трудно, что эта женщина – моя жена. Говорят, что страсть проходит через год – не верю, это выдумали располневшие тетки и пузатые мужики, чтобы наукой оправдать свою никчемную сущность.
Я выхожу на балкон покурить, распахиваю окна навстречу розовому небу. Двор уже пуст. Припаркованные машины, весенний, запутавшийся в ивовых ветвях сумрак. Промокшие газеты подсыхают на недавно покрашенных скамейках.
– Чай остынет, – слышу за спиной.
– Я быстро.
Только закуриваю, Ленка приносит мой сотовый.
– Тебе сообщение.
Открываю экран… Серега:
«Платон, извини, тут после спектакля разговор с худруком был про меня и Сыча… В общем, завтра надо встретиться, поговорить…».
– Ты понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – выдыхаю дым в угол балкона, заросший паутиной.
– Ты остался без актеров… Танька не хотела говорить. В общем, она тоже не хочет в твоем спектакле играть. Мы с ней разговаривали.
– Понимаю…
Экран внезапно загорается. Библиотекарь:
«Платон, привет, ну, что там завтра с репетицией?»
Нужного ответа не нахожу, медлю.
Ленка обнимает меня со спины, жар ее затвердевших сосков намекает на яркую и счастливую ночь.
– Платон, ну завязывай ты с этим своим театром, – по уху скользят влажные и томатные губы жены.
«Платон Сергеевич, родненький…» – слышу я из неведомого далека.
С утра хочу ворваться в ДК, но прям перед носом отворяется бронебойная дверь, и меня сносит встречный поток рвущихся на улицу детей. Он отбрасывает меня все дальше и дальше. Я стремлюсь хоть немного продвинуться вперед. Против течения не пройти, бесполезно, слишком сильно.
– Так, спокойней-спокойней, – слышу голос воспитателя, а может, просто – кого-то из родителей.
Школьники жаждут свободы. Меня захлестывает волна ребячьих улыбок, криков, слов, восклицаний.
– Ты дурак!
Вылетает мне в лицо.
– Сам дурак… – раздается из шевелящейся густоты. Кажется, что отвечаю я сам.
Девочки в костюмах букашек, мальчики с подрисованными усами… Юнцы в картонных шляпах, моряки, пираты.
– Разойдись!
Пацаны постарше выкатывают пушку.
– Э, по ногам аккуратнее, – злится подросток на своих «однополчан». – Всеку сейчас.
Бравым маршем выходят гусары.
– Всосешь ты, – хохочет дылда в аксельбантах.
– Так, спокойней-спокойней! – командуют женщины.
В нескончаемой гамме фойе суетятся вчерашние стражи. Тетки бесполезно орут и машут руками. А я уже откинут на улицу, укрываюсь за широченным косяком.
И вот новая волна – каратисты в белоснежных кимоно. Они куда меньше гусар. Испуганно семенят, боясь поднять глаза. Чувствуется, что в спину им дышит кто-то серьезный. И верно! Следом, чеканя шаг, появляются карапузы в футболках поверх одежды с красной надписью «Кудельки». Они важные и чинные, походным строем выносят из стен ДК свои молочные улыбки и маленькие зонты.
– На улице строимся! – кричит одна из стражей, придерживая задирающуюся юбку.
Обжигая терпким ароматом духов, выкатывается Алевтина. Наши взгляды встречаются. Обмениваемся озлобленностью, и худрука несет дальше. Она закрепляет на руке съехавшую вниз красную повязку.
