Читать онлайн Анна Величко - Дневник бороздящей ад

© Анна Евгеньевна Величко, 2018

ISBN 978-5-4490-0580-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Весы говорят мне, что при моем росте тридцать килограммов веса – посмешище, простое посмешище, не более. Весы многое мне говорят на самом деле. Они говорят, что стоит обратиться к врачам… стоит ждать помощи… Но у меня кровь идет изо рта, и легкие сворачиваются в трубочку. Да и выворачивает меня… Кровью. И звать на помощь уже… поздно. Если бы еще были в этом мире сейчас те, кого можно было бы позвать… Если бы они просто были, существовали…

Красная стрелка дернулась, поползла от цифры «тридцать» влево, когда я небольшим шагом отступила назад, чувствуя смену холодного пластика весов на теплоту пушистого напольного покрытия.

Комната вокруг мерцала и пульсировала, расширялась и уменьшалась, разве что не хрустела стенами, но и до этого, казалось, было недалеко. Зеленые обои в белый цветок, полосатый зеленый диван и коричневый палас смешивались друг с другом, порождая странную картину, а широкое окно, занавешенное желтоватыми шторами, и вовсе вызывало тошноту.

Я, отступив уже от весов, опустилась на край стоявшего в самом углу кресла, но соскользнула с него и почувствовала копчиком бетон, скрывавшийся под напольным покрытием. Дрожь пробежалась по моему позвоночнику вкупе с тупой болью.

Все хорошо… Все хорошо… Это не страшно…

Жмуря глаза, я оперлась о руки и поднялась, придерживаясь за край сидения. Колени мои дрожали, а ноги подкашивались, когда я с трудом села обратно в кресло, закатав край левой штанины, обнажив кости, что сплетались под кожей с венами и остатками мышц в странные узоры плоти.

– Все нормально… – ударом ладони на моей лодыжке отпечатался темный синяк, который расплылся на коже пятном порванных сосудов. Стало еще больнее, тошнота подкатила к горлу, и я кашлем выпустила из своих легких мокроту с кровью, согнувшись и схватившись за взорвавшийся тупым нытьем живот.

Ни черта не нормально… Но соберись, соберись! Запиши в тетрадь… Запиши! Надо все записать! Не забыть бы…

Тридцать… Тридцать килограммов костей и мяса еще способны двигаться, думать, писать… Рассуждать! Они на это способны… Способны!

Черная ручка быстро-быстро зачиркала по бумаге. Я выводила своей дрожащей рукой буквы, то и дело вытирая глаза от слез, которые все равно продолжали прибывать. Слово следовало за словом. Строка бежала за строкой. Тетрадный лист в клеточку витал передо мной в тумане боли, вспыхивая черной гелевой пастой, словно пулевыми ранениями.

«Сегодня шестое мая. Мой вес равен тридцати килограммам. Это чуть меньше, чем вчера. Рост не изменился, конечно же. Еды почти не осталось… консервы я открыть не в состоянии, а электричество покинуло мой дом уже как несколько дней.

Синяков у меня все больше, а сил что-то делать – все меньше. Но я не сдаюсь, нет… Я стойко сижу на месте, проверяю свое здоровье и… давлюсь таблетками.

Вообще, это все очень интересно… Вся эта история… Но я уже приводила ее на прошлых страницах. Кажется, не единожды».

Писать расхотелось, да и сказано было уже все возможное. Я отложила ручку, а тетрадь легла обратно, она оказалась на краю кресла простой кучкой клетчатых листьев в зеленой обложке, исчерченной линиями белых, красных, и черных ниток, шедших вдоль ее корешка.

Короткого взгляда по сторонам мне хватило, чтобы понять, что комната не меняется, но вот мои глаза начинают давать ощутимый сбой. Медленно проведя ладонью по воздуху, я в этом убедилась окончательно. Все рябило и блестело, перемешивалось друг с другом, будто моя рука скользила по мутной воде.

Стены в белый цветочек были грязными и какими-то… монохромными. Они выцветали и наливались красками попеременно, представляя из себя ту еще картину.

Это было гадкое зрелище собственного безумия.

– Мне все хуже… Какая боль… – невольно сжав кисть в кулак, я услышала тихий хруст в ней. Суставы трещали и зудели под кожей, кости делали то же самое. Все болело и ныло. А я слушала это и сидела на краю кресла, не в силах встать. И вокруг меня разворачивалась картина спокойствия – моя же комната в несколько квадратных метров площади.

Здесь теперь так тихо, так… Спокойно. Где все? Где все? Почему так… пусто? И колени болят… Колени ноют… Не могу так больше… Не могу!

Мои руки дрогнули, и я ухватилась ими за свои лодыжки, принявшись глотать воздух, что смешивался в моем желудке с натянувшейся нитью пустотой и желудочным соком вперемешку с остатками макарон, которые…

Которые я сгрызла сухими. Смешно. Хах… Электричества ведь нет. Ничего нет. Нет ни горячих бутербродов, ни яичницы, ни жареных баклажанов, ни…

Я пустилась в мысленные пищевые рассуждения, слыша слабую пульсацию своего сердца и ощущая ток крови в собственной голове. Голод давил на мое горло едкой сухостью и постоянным выделением слюны.

В порыве бессильной ярости схватившись за край тетради, я пролистнула несколько страниц в обратном направлении, наткнувшись на выкрашенный черным уголок. Это была особая запись, яркое впечатление.

«Заразилась… определенно, это так. Воздушно-капельный путь передачи, понижение температуры, кашель… Кашель. Сердце стучит, но пусть и не ждет больницы. Если я туда сунусь, то домой не вернусь. Какая разница, чем и где болеть, если на дворе настоящий апокалипсис? И нас всех пытаются напугать им, но при этом не говорят ни слова… Ни единого слова.

Телевизор мне врет, да… А кто скажет мне правду сейчас? О том, что это все – не простуда, например? Что я могу сказать людям сама? Что я скажу соседям… Впрочем, у них дела не лучше моих, только я их почему-то больше не слышу. Хотя…

Я знаю, почему я их не слышу. Только мне это не нравится. То, что с ними случилось, вещь очевидная. Все вокруг меня сейчас вымирает. И они – не исключение, и я не удивлена. Они не были лучшими людьми. Хотя и худшими их назвать тяжело.

Но они не шумят сейчас. Они беззвучны. Смотря в глазок, я вижу их снующими по лестничной клетке. Редкостная деловитость. На меня им все равно. Да и друг на друга тоже. Любовь после смерти? Вздор. Они были хорошей парочкой, но уже позавтракали своей собакой, да и друг другом тоже.

Я стану такой же? Время подумать и принять это как факт есть. Покидать свой дом смысла я не вижу».

Все мои слова тогда были бредом сумасшедшей. Но каким бредом…

Нет смысла покидать дом? Он есть, есть! Если я не покину это чертово гнездо – я умру в нем! Умру… совсем умру! Какая же я была… Какая же!

Но что представляли из себя сейчас мои слова? Что сейчас говорили мне же мои мысли, перебивая друг друга?

Все то же самое, что и до этого, но с налетом серьезности. Я же… так много поняла, стоя на весах каждый день. Каждый день. Как это – соскользнуть с пятидесяти килограммов на границу тридцати за неделю? Я знаю, как это…

Это – рвота с кровью, это —трясущиеся конечности, это – шепотки и замершие за дверью люди, что пытаются понять, что находится здесь, в квартире, и что шумит так странно и громко? Вся моя жизнь сейчас – весы и таблетки снотворного с обезболивающим вприкуску.

Мне горько, солоновато и при этом – сладко.

Вода из-под крана уже не ручеек, а слабая струя, которую хочется перебирать пальцами, словно гитарную струну. Чистить зубы под ней невыносимо, но я это делаю, когда вспоминаю о гигиене и выбираюсь из кресла, и достигаю ванной, на цыпочках вышагивая по скользкому линолеуму.

Серый кран поражает своим могильным холодом. Вода из него течет ледяная и немного грязная.

У меня есть паста, есть зубная щетка, это все, что мне нужно для счастья сегодня, но с моих десен течет розоватая кровь, наполняя солью мой рот, и это совсем не весело, и от этого хочется плакать. Но я терплю, ведь как иначе?

Вертикальная трещина раскалывает зеркало в ванной надвое, и я вижу в месте раскола свое двойное отражение, когда пытаюсь забыть о пульсирующей боли во рту.

Нечто скрюченное, тощее, хрупкое, прозрачное смотрит само на себя, давясь зубной пастой, которой наполняет собственный рот, будто в попытке отравиться. У этого «нечто» белая, почти невидимая кожа и трясущиеся руки. Оно похоже на… не важно, на что похоже.

Но от вида этого «чего-то» точно начинает тошнить.

– Неплохо выглядишь… – проводя рукой по своим блеклым волосам, я молюсь, чтобы они не начали лезть клочьями.

Не лезут. До сих пор не лезут… Удивительно… Просто удивительно…

И светлые, почти прозрачные пряди едва чувствуются кожей.

Слюна вперемешку с кровью и пастой летит в раковину, смывается водой. На моих бледных щеках ни следа румянца, только меловая белизна. Скулы торчат, мешки под глазами темнеют провалами. Печальное зрелище, вот только жалеть себя у меня нет никакого желания.

Труп. Просто труп. Труп смотрит на самого себя, и считает, что выглядит сносно. И радуется, гремя костями… Жуть.

Опираясь о хлипкую стену рукой, я покинула ванную и тут же скользнула на пол, прильнув к входной двери ухом, мысленно поклявшись, что слышала какой-то звук. Но нет. Не было никакого шума. Ничего не было. Мне так казалось. Я жмурила глаза, напрягала слух, но не различала ничего, кроме тишины и собственного пульса.

Поднявшись с пола, я щелкнула замком, затаив дыхание.

Раз.

Два.

Три.

Я давно уже потеряла всякий страх.

Я все уже давно потеряла.

В небольшую щель между дверью и стеной виднелось темно-бурое пятно, и, заметив его, я даже пожалела, что глазок кто-то заляпал так, что самой лестничной клетки через него не было видно вовсе.

Надо было идти… Надо было покидать это место.

В который раз я стою здесь… И считаю до трех… И знаю, что мне нужно уходить. Но мне некуда идти… Некуда. Никого нет, не к кому идти… Не к кому… Город вымер, а я стою здесь и думаю, думаю… И не могу понять, что мне нужно…

Нет!

Тонкие белые пальцы мягко прильнули к двери, обхватив ее в области стыка со стеной и с хрустом потянув на себя. Хлипкая деревяшка легко поддалась давлению неведомой силы, но я не отпустила ее и дернула ручку на себя, вцепившись в нее мертвой хваткой, обессилено осев на пол и щелкнув щеколдой.

Часто, словно зверь, нечто задышало с той стороны, застучав, заклацав чем-то.

Зубами?..

Дверная ручка заходила вверх-вниз, резко и прерывисто дергаясь, то и дело издавая странные звуки и начиная трястись.

Я отползла назад, чувствуя ледяные руки страха на горле и панику где-то на уровне желудка. Сердце болезненно ударилось о грудную клетку, после чего замерло там же. Ручка все дергалась и дергалась, а спустя мгновение тихий, зловещий стон разорвал тишину окончательно, и мое сознание ушло, сменившись едкой тьмой, из которой не было выхода.

Проснулась я тут же. Что характерно – там же, где до этого впала в беспамятство. Даже неведомый противник за дверью…

А такой ли неведомый?

…Не успел еще уняться, и ручка продолжала дергаться, издавая тихий, робкий скрежет.

Оно там надолго… Надолго. Предлагаю отложить переезд.

Предложение одобрено… Мной.

Ладонь сама взметнулась ко лбу и царапнула ногтями полупрозрачную кожу на моем лице. Ноги самостоятельно понесли тело на кухню, где новая струя воды наполнила собою синий стакан и плавно утекла по пересохшему горлу в пустой желудок, наполнив всю меня могильным холодом.

– Так уже лучше… – тряхнув головой и поставив стакан, после чего заметив свое отражение в окне, я послала ему слабую, вымученную улыбку и замерла перед тумбой, опираясь на свои руки, в серединах которых кривыми узлами выделялись острые локти.