Ассоциация собственной внешности возникла в разуме невольно.
Рыба… Посмотри на себя… Посмотри!
Ничтожество в пижаме.
– Нет… Мне, все же, явно не лучше… – оторвавшись от собственных мыслей, я отвернулась и от тумбы, и от окна и наградила своим не самым разумным взглядом невысокий холодильник, что белоснежным гробом привалился к стене, покачивая приоткрытыми дверцами.
Из него страшно несло тухлятиной, но хоть что-то сделать с этим у меня не было ни сил, ни времени.
Ничего у меня не было.
Меня вновь качнуло, и потолок поплыл коричневыми пятнами-плитками, когда мой копчик ударом встретился с грязным линолеумом.
Руки веревками лежали на полу, я неплохо приложилась затылком о ручку тумбы, что так удачно оказалась именно в этом месте. Ноги попали под стол и остались наполовину там, временами подергиваясь в коленях.
Слабость… Это все она. Это она убивает меня, это она… Но в чем она виновата? Ее причина – то, что затесалось у меня под кожей. Причина всего моего вида – болезнь. Не ОРВИ или ОРЗ. И точно не грипп. Кто так болеет гриппом? Кто?..
Дверная ручка упорно щелкала в коридоре.
Я оперлась на руки и смогла подняться, хотя пол манил меня своей твердостью и своим неземным холодом. Дверца холодильника медленно качнулась, когда я коснулась ее, на мгновение замерев. Спустя еще секунду я открыла этот белый гроб полностью, своими глазами увидев мрачный налет плесени на немногочисленных остатках овощей, под которыми растекались мерзкие лужицы какой-то слизи.
Никаких яиц нет, конечно же. Ничего… С другой стороны… что я хотела там увидеть? Что я могла там увидеть? Что я надеялась найти? Овощи? Гниль. Кашу? Тухлятина. Что-нибудь молочное? Заглядывать опасно для жизни.
Каждый день заглядываю. И как в этом бреду, именуемом жизнью, не запомнить, что холодильник всегда пуст? Я себя удивляю…
Слова с хрустом покидали разум, когда дверца оказалась захлопнута окончательно и прекратила покачиваться, а я миновала дверной проем с дергающейся ручкой и, вновь оказавшись в своей комнате, опустилась в кресло, замерев на нем обездвиженной куклой, склонив голову и пытаясь лишний раз не думать.
Тетрадь была на самом краю сидения. Она манила своими сшитыми красными и черными нитками страницами. Она была изорвана вдоль и поперек и испачкана всем, чем только можно было испачкать бумагу, хотя еще ни разу не покидала четыре стены моей квартиры.
Обложка зеленела надписью «Дневник», которую я еще давно вывела настоящими чернилами и перьевой ручкой.
Прижав этот ворох перешитых листьев к груди, я почувствовала себя совершенно спокойной, совершенно живой, но при этом – страшно одинокой. Только мятая бумага сейчас хранила все мои тайны, все мои глупые секреты. Мертвая тетрадка в клетку знала больше, чем весь мир.
Она хранила в себе записи больной девушки, попавшей в непростую ситуацию, в застывшее между жизнью и смертью положение, в просто ужасный водоворот событий.
Я не подходила к окну уже несколько дней, хотя знала, что это можно делать. Меня было некому видеть. Впрочем, некому было и думать обо мне. И никто бы меня уже не смог заметить.
В ответ могу напомнить себе, что смотреть там тоже решительно не на кого. Ничего интересного в пустых улицах я не вижу, как не вижу ничего интересного и в тех, кто временами бродит по ним, но не это самое плохое…
Ужаснее всего то, что я не знаю, почему я осталась такой, и какая у всех этих… «людей» будет реакция на мою не самую здоровую персону.
