До горний выси - страница 4

– Ну, с Богом, Петро! Только Он может нас судить и на него можно уповать. Когда взойдешь на эту Голгофу – читай молитву.

– Спасибо, Отец! А Вас я попрошу, если доведется быть в Томске, разыщите мою семью и расскажите им, как было.

– Ты Петр, главное верь, что будет сегодня для тебя воскресенье. Я до лета не доживу. А так, как ты, не смогу – все в руках Божьих.

И продолжил про себя: «Никому не уйти от Святого Рока, как не дойти до далекой звезды. Путь наш предначертан на небесах, и нельзя брать грех на душу и самому сокращать эту дорогу». Измученная совесть его была белее горного снега.

Петр молча встал, повесил себе на грудь образок, ещё теплый от его ладоней, вышел из барака и отправился на Голгофу, – так называлась ровная площадка над обрывом, где складировали бревна и вязали плоты перед тем, как отправить их вниз на плотбище.

Что происходило дальше, Петр Ильич помнил смутно. Он видел происходящее, как бы со стороны: как садился на плот, как завели лагерный патефон, который крутили только по революционным праздникам, и как он под песню «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» ринулся вниз. Навстречу своей свободе или смерти. И когда его деревянный ковчег оторвался от скалы и взмыл вверх, как с трамплина, он намертво вцепился в рулевое бревно и только истово шептал всю эту дорогу смерти: «Боже спаси и помоги…».

Очнулся на льду Енисея, когда его с силой оторвали от руля, на санях отвезли в теплый барак. Он лежал на нарах не чувствуя своего тела, а в глазах сияло высокое Саянское небо с крылатым белым облачком в виде ангела. Он никогда не был в церкви, не знал молитв, не задумывался о том, есть ли Бог. Но здесь, на берегу заторошенной реки, в этом промозглом бараке понял он – не сознанием своим, а душой, что спасло его в этом смертельном спуске из ада земного – вера и его белый ангел-хранитель.

Освобождение он не получил, так как осужденным по его статье амнистия не полагалась. Его перевезли в лагерь Майнского лесозавода, где за лето немного окреп и через год уже работал в геологической партии по разведке золота в окрестной Саянской тайге. Можно сказать, что работал по специальности. Там получил большую практику по промывке проб, а главное – приобрел незаменимую в поисковом деле интуицию. Он чувствовал русло реки, где могли залегать россыпи. Учителем у него был старый старатель Иван. Кряжистый, как одинокий кедр на гребне горы, такой же гнутый ветрами, скрюченный пургами, но не сломленный, с узловатыми, как корни дерева, руками. Прошел он всю Сибирь, бывал в Якутии и на Колыме. А на старости лет поселился в этом благодатном месте на юге Сибири, но свою страсть так и не смог одолеть и каждое лето, к неудовольствию своей старухи, сбегал в экспедицию «мыть золотишко», как пренебрежительно он называл свой старательский труд. Ему было достаточно взять три пробы, чтобы определить удаленность и местонахождение коренного месторождения золота.

После смерти Сталина Петра по амнистии 1955 года реабилитировали. Чтобы как-то прокормить семью, завербовался на Север. Потом вернулся в Майну, устроился на медный рудник, вызвал к себе семью и поселился в этом уютном Саянском поселке на улице Сталина. Каждый год Петр Ильич в годовщину своего страшного спуска с горы и чудесного спасения поднимался по конной дороге на вершину горы Екатерининской, откуда открывался вид на седые вершины хребта Борус, где когда-то был их лагерь. Устраивался на оттаявший бугорок рядом с триангуляционным знаком, надевал спасительный образок, доставал чекушку водки, купленную в «зонском» магазине, выпивал, закусывал коркой хлеба, похожей на лагерную пайку и тихо, со слезою в голосе, повторял спасительную молитву: «Господи, спаси и сохрани…»