В нескольких метрах от трясущейся себя замечаю свободную машину такси и спешу к ней, до конца так и не решив, куда ехать. Одно знаю точно: ночевать в аэропорту я не стану.
Стуча зубами, тяну за собой огромный чемодан, и тут в спину доносится низкий прокуренный голос, очевидно, принадлежащий моему деду:
— Убегать в никуда — это всё, чему смог научить тебя Винсенто? Грош цена такому воспитанию!
Сделав, скорее, по инерции, ещё несколько шагов в сторону такси, останавливаюсь, не находя в себе сил обернуться. И, вроде, я должна радоваться, что меня нашли, но в старческом голосе улавливаю ничем не замаскированную неприязнь. Мне даже не нужно поворачивать голову, чтобы понять: меня ждёт очередное разочарование.
— Рита, верно? — Голос деда слышится всё ближе. Слегка хриплый и неспешный, с местным акцентом, он пугает меня ничуть не меньше холодной аргентинской ночи в полном одиночестве.
И всё же, пересилив себя, оборачиваюсь, чтобы тут же пожалеть об этом, а ещё о том, что не успела уехать.
— Анхель Сото? — брезгливо морщу носик, стоит взгляду зацепиться за неопрятного вида старика, идущего навстречу.
Одутловатый седой дед в заношенной, явно не первой свежести одежде. Хотя и одеждой назвать то старьё, что сейчас на нём, можно с огромной натяжкой. Тёплая куртка, прежде чёрная, но по прошествии долгих лет непрерывной носки изрядно полинявшая, с белёсыми разводами, на нём расстёгнута, являя миру объёмный живот, прикрытый полосатым шерстяным свитером в небрежных катышках. Бесформенные штаны с огромным количеством карманов растянуты на коленях и местами все в каких-то пятнах. Но самое страшное — его обувь: массивные сапоги на широченной подошве, цвет которых скрыт под толстым слоем грязи. Весь этот комплект завершает идиотская кепочка, скрывающая старческие залысины и придающая Анхелю убогий вид.
— Винсенто назвал тебя в честь матери — похвально! — тянет старик, улыбаясь, а затем подходит ближе и выхватывает у меня из рук чемодан. — Но лучше бы он научил тебя элементарным нормам поведения, внучка.
Последнее слово Анхель не произносит — выплёвывает. Ему не менее противно смотреть на меня, чем мне на него. Теперь я отлично понимаю отца, в своё время сбежавшего от деда, но и ненавижу его ещё сильнее за то, что сослал меня к нему.
— Шевелись, девочка! — бросает Анхель и катит мой чемодан в противоположную от такси сторону.
Сколько ему? Около семидесяти? Для своих лет он весьма шустро и уверенно передвигает ногами, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы его догнать.
— Как вы меня узнали? — кричу в широкую спину деда.
— Хм… — усмехается тот. — Только избалованная и пустоголовая дочь моего дрянного сына могла прилететь зимой в одних шортах. Отсутствие мозгов тебе явно досталось от отца!
Стискиваю зубы, чтобы не ответить на хамство старика тем же, но решаю промолчать. Он не прав: отец научил меня уважать старших.
— Я не учла, что прилечу ночью, — только и бросаю в своё оправдание, но в ответ получаю новую порцию раскатистого смеха.
— Ты не учла, что прилетишь в Тревелин, девочка!
— Тревелин? — переспрашиваю несмело, в душе надеясь, что речь идёт о пригороде Буэнос-Айреса.
— Тревелин, милая моя, Тревелин! — противно усмехается старикашка, вместо того чтобы всё объяснить, а затем резко останавливается возле повидавшего виды пикапа, не менее замызганного, чем и его владелец.
