Когда я возвращаюсь в дом Ротвеллов, они как раз заканчивают ужинать. Я вхожу в гостиную и здороваюсь с ними, но они уже включили телик и с головой погрузились в него. Это теперь на весь вечер. Судя по всему, мой план сработал ― они вроде ничего не подозревают. Боль пульсирует в груди, все тело требует отдыха, но если я не съем что-нибудь, то потеряю сознание на месте. И поскольку есть на кухне нам не разрешают (а я пыталась), я сажусь за обеденный стол вместе с ними. Бекка наверху, ее тарелка пуста, а близнецы на еженедельной терапии по управлению гневом. Поглощаю макароны с сыром (с низким содержанием жира и соли), фоном бормочет Шон Хэннити[1], а я не могу перестать думать о Кайле. Интересно, что он сейчас делает? Поужинал ли он? Разговаривает со своими родными? Смотрит телевизор или в свою комнату ушел? Надеюсь, он не наделает глупостей, прежде чем я смогу убедить его поехать со мной в Испанию.
Я настолько погружена в свои мысли (и в макароны), что, когда новости прерываются на рекламу, раздавшаяся музыка едва не заставляет меня подскочить на месте.
Кейтлин, моя приемная мать, смотрит на меня так, словно я вынырнула из ниоткуда.
– Ради бога, Мия! Ты меня напугала. ― Но тут она успокаивается и спрашивает: ― Так что тебе сказали в больнице?
Странно. «Передай соль» или «Кто хочет сказать “спасибо”?» ― единственные фразы, что произносятся за нашим столом. Я думаю, причиной внезапно пробудившегося интереса ко мне является операция, которую мне предстоит сделать через три дня, ― потому что шансы, что мое сердце ее выдержит, пятьдесят на пятьдесят.
– Они сказали, что все в порядке, ― отвечаю я. ― Спасибо.
Мистер Ротвелл ― наш приемный отец предпочитает, чтобы к нему обращались именно так, ― хмурясь, смотрит на меня поверх очков.
– Ну, я думаю, это показывает полное отсутствие профессионализма и ничего больше, ― бурчит он и выключает звук телевизора. Плохой знак! ― Они говорили, что уже взяли все необходимые анализы. Господи боже мой, операция назначена на понедельник. Они соображают вообще, что делают?
– Да все нормально, ― бормочу я, делая самую убедительную из своих «все в норме» гримас. ― Взяли анализ крови, чтобы убедиться, что все идет по плану.
– Кейтлин, дай мне телефон, ― говорит мистер Ротвелл. ― Я сейчас же позвоню доктору Ривере. Я хочу объяснений.
Моя приемная мать кивает и встает, запахивая кардиган.
– Нет-нет. Пожалуйста, не делайте этого, ― вырывается у меня. На их лицах появляется выражение «что-то тут нечисто», и я понимаю свою оплошность. Слишком громко!
Если они узнают, что я провела весь день на улице, они расскажут моему врачу, а уж он позаботится о том, чтобы меня сразу отвезли в больницу, и это разрушит план моего побега. На последнем осмотре врач запретил мне любые физические нагрузки. По-видимому, уровень кислорода у меня в крови резко падает, и я совершаю такие глупости, как потеря сознания в лесу в самый неподходящий момент. Ротвеллы уже несколько недель ждут, когда я сделаю эту операцию. Я слышала даже, как они спрашивали моего врача, нельзя ли положить меня в больницу заранее, до операции. Я их не виню. Я понимаю их опасения ― я могу умереть в любой момент. Столько бумаг придется заполнять! Вот что их беспокоит.
Теперь они оба смотрят на меня, не моргая. Я должна что-то придумать, причем быстро.
– А я сама позвонила в больницу, ― торжественно заявляю я. ― Сегодня днем мне вдруг стало плохо.
