Учитывая то, что из кабинета Веры мы пошли сразу к лестнице, а потом сидели в зоне отдыха на перекрестке мужского и женского коридоров, то разминуться мы могли только в том случае, если Русик решил добраться до места через окно.
— Рус! Ты там?! — Холостов долбит в дверь. Сначала ладонью, потом кулаком.
— Головой постучи, — советую хмуро. А сама думаю, может, Любимов опять выходил на променад ночью и прилег спать на скамейке в беседке? После последних приколов с него станется.
Староста бросает на меня раздраженный взгляд. В ответ пожимаю плечами: а я что, я ничего.
Стучит еще. Потом отступает, мерит дверь взглядом, прищурившись и будто что-то высматривая. После чего уверенно подносит руку к замку, проделывая незнакомые мне движения пальцами. Потомственный же, ну-ну. Все то мы знаем, все умеем.
За дверью щелкает, и я вдруг понимаю, что дверь была закрыта не на замок, а на внутреннюю задвижку. Все ехидство во мне испаряется. Встречаемся с Холостовым настороженными взглядами. Спит? Беруши надел? Правда сбежал через окно?
Костя толкает дверь, и та неспешно распахивается. У меня голова начинает кружиться — слишком похоже я открывала дверь, когда нашла бабушку.
— На выход, — успеваю только сделать шаг к двери, как Холостов, успевший заглянуть внутрь, резко разворачивается и загораживает мне путь.
— В смысле? — не понимаю. А он бледный как смерть. — Что там? — мне вдруг становится страшно до одури. Чтобы у Холостова — и такое лицо? Он же, мать его, мастер Йода и сенсей в одном флаконе, он вон щеколды через дверь открывает. — Пусти, — прошу, и, прежде чем Костя успевает меня перехватить, подныриваю под его руку и оказываюсь на пороге.
«Блокиратор Князева работает», — моя первая мысль. Потому что, не будь его, сейчас меня бы накрыло всенепременно.
«Как же так?..» — мысль вторая.
Руслан в комнате. Один. И нет, он не спит. Он висит под потолком с ремнем на искривившейся шее.
Тот, кто придумал повесить в мужских спальнях турники для подтягивания, явно не предусмотрел, что это крайне удобная вещь, чтобы вешаться.
14. Глава 14
Воспоминание 64
17 мая
Занятия отменили, рассудив, что студентам нужно время, чтобы прийти в себя.
Сижу на подоконнике и смотрю в пустующий сад. Сегодня палящее солнце и безоблачное небо, а трава зеленая-зеленая — все такое яркое, будто нарисованное. Сочное, красочное — будто живое. И это неправильно и чудовищно несправедливо, что Русик больше никогда ничего из этого не увидит. Шмыгаю носом и прикрываю глаза; прижимаюсь лбом к прохладной поверхности стекла.
Мне хочется стать маленькой и незаметной, вжаться в точку, забиться в самый дальний угол. Любимов не был мне другом, мы лишь общались с ним чуть больше, чем с остальными. Но от его смерти мне больно. Под ресницами мокро.
Он же доверился мне, пришел со своими подозрениями, мыслями именно ко мне, а я не просто не поддержала — посмеялась. Мне душно от чувства вины, тошно, а от мысли, что ничего уже не исправить, хочется скулить и валяться по полу.
Где-то в сети натыкалась на притчу: у одного мудреца спросили, какое слово является самым страшным, и он ответил: «Поздно». И от этого «поздно» меня разрывает изнутри, будто кошачьими когтями.
Все произошло быстро: Холостов сразу вызвал директора, тот — медиков, завхоза и прочих. Почти тут же явились двое незнакомых серьезных мужчин, очевидно, из того самого страшного Совета, потому как перед ними всячески расшаркивался даже сам директор. Нас со старостой выдворили из комнаты Любимова и попросили пока посидеть в сторонке и никому ничего не говорить.
