— И все же, — настаивает.
— Заставляете?
— Прошу.
— Тогда — нет.
Князев молчит, поджимает губы, смотрит на меня внимательно. Весь собранный, осторожный — ни одного лишнего слова или жеста, не говоря уже о действии, словно я буйнопомешанная и могу, чуть что не так, вцепиться в глотку.
Утыкаюсь взглядом в колышущиеся жалюзи на приоткрытом окне и молчу. Мне не нужны сейчас ни разговоры по душам, ни утешение. Я хочу понять, что произошло, но никто мне этого не расскажет.
— Лера, — делает директор новую попытку до меня достучаться, — понимаю, что тебе хочется побыть одной, и я не стану тебе докучать, но не могу не спросить. Руслан рассказывал тебе о своих переживаниях? Ты догадываешься, почему он мог это сделать?
Иными словами: а не поделился ли Русик со мной подозрениями, ради которых Князев даже не поленился отправить своего человека на поиски выбывших, чтобы привезти нам неопровержимые доказательства их жизни и здоровья?
Прямо смотрю в ответ. Давай, Лера, скажи, что ты в курсе паранойи своего приятеля. Расскажи, как посмеялась над ним. Поделись информацией о странном свете в ночной лаборатории. Давай, ну же!
Но я молчу, потому что ни на грош не верю в то, что Любимов повесился сам. Да, все сказали, что суицид налицо, нет сомнений и колебаний. И все же не верю. Зачем ему было вешаться? Потому, что его теория заговора провалилась? Да, глупо, да, обидно, да, удар по самолюбию. Но в петлю? Из-за этого?
— Он был сам не свой в последние дни, — заговариваю и словно со стороны слышу собственный глухой голос. — Выглядел так, будто мало спит, — нельзя молчать. Если пока ко мне не применили их знаменитое чтение мыслей, то только потому, что не видят в этом смысла.
— Ты не спрашивала? — голос директора звучит участливо.
Или он отличный актер, как его «двойник» Брэд Питт, или ему и правда не все равно. Мог ли Князев убить Русика? Мог. Любой мог, но что-то подсказывает мне, что, будь это Станислав Сергеевич, он таки заморочился бы с затиркой и зачисткой, а не имитировал суицид.
— Не спрашивала, в чем причина его нервозности? — повторяет Князев, и я снова отрываю взгляд от своих рук на коленях.
— Нет, — говорю честно. — Мне было плевать.
И зажмуриваюсь, потому что больно и потому что это правда.
— Лера, я могу чем-нибудь помочь?
Качаю головой. Оживлять он явно не умеет, так что нет.
— Можно я пойду? — спрашиваю, не открывая глаз.
— Иди, конечно, но знай, что всегда можешь ко мне обратиться.
— Угу, — откликаюсь глухо.
Самое время спросить про свет в лаборатории, получить правдоподобный ответ и заснуть с чистой совестью.
Но я не спрашиваю.
Воспоминание 67
20 мая
Перерыв в занятиях — три дня, и в это время народ все больше обретается по своим комнатам, тихонько перебегая из одной в другую в гости. Я же — думаю. Думаю много и не всегда разумно, но чем больше рассуждаю, тем сильнее сомневаюсь в том, что Рус мог повеситься сам.
Я и сейчас думаю, устроившись за ужином в конце стола подальше от всех и без аппетита ковыряясь вилкой в тарелке. Все как всегда: Янка слушает музыку, Полина читает что-то в телефоне (хоть тут и нет сети, она всегда носит его с собой, видимо, закачала туда файлы заранее), братья Грецкие шепчутся (эти двое на своей волне, и никто им не нужен), Людка что-то рассказывает, не забывая жестикулировать и время от времени касаться своих роскошных волос или выреза майки, Дэн смотрит с восхищением, Костя — скорее, скучающе. Все как всегда. Только на одного человека меньше.
