Объяснять что-либо Вячеслав не счёл нужным: это его дом и он здесь хозяин.
– Будет сделано, Вячеслав Игоревич, – выдавила домомучительница и глянула на Морену коброй, однако перечить не стала.
Барменша же не обратила никакого внимания на столь "радушный" приём. Она округлила глаза и приоткрыла рот, ещё когда они ехали по аллее к дому, и до сих пор сохраняла это нелепое выражение лица.
– Уау! – Восхищалась она коваными вензелями, псевдоантичными скульптурами, исполинскими французскими окнами, гобеленами, балюстрадами и террасами. – С ума сойти!
Барменша процокала невысокими каблуками по мрамору просторного холла и вскинула голову к потолку, с недостижимых высот которого спускалась люстра венецианского стекла.
– Да моя съёмная дыра, наверное, в твоей спальне запросто уместится!
– Твоя съёмная дыра запросто уместится в моей уборной, – уточнил Слава и ухмыльнулся. – А теперь ступай, Светлана Семёновна покажет тебе твою комнату. А ко мне позовите Валерия, – сурово рыкнул он, обращаясь уже к хаускиперше. Женщина дёрнулась и вытянулась по струнке, точно дембель на плацу. – Немедленно.
***
Валера хмурой тенью ввалился в кабинет. Лицо молчуна по накалу страстей напоминало кирпич.
– Вот. – Нестеренко протянул водителю сложенный пополам лист, где мелким чётким почерком зафиксировал номера загадочной тойоты. – Выясни всё от и до. Ясно? И между делом заскочи к Маринке в Отрадное и привези всё, что она попросит.
– Так точно, – кивнул Валера. – Что-нибудь ещё?
Вот... молодец. Молодец. Никаких эмоций, никаких лишних вопросов и нелепых уточнений. Всё чётко и по делу.
Надо к чертям увольнять Эллочку и брать парня первым помощником.
– Пока всё, – Слава добрёл до кресла и рухнул в кожаные глубины. – Можешь идти.
Молчун развернулся и, чеканя шаг, двинулся к выходу.
Когда тяжёлая дверь закрылась за Валериной спиной, Нестеренко глубоко вздохнул и открыл верхний ящик стола. Именно открыл, а не просто выдвинул: ящик этот он запирал на ключ, а ключ прятал под нарядным пресс-папье в виде заснеженной избушки.
В ящике хранились секреты.
Початая бутылка французского коньяка, небьющаяся чудо-стопка, сигары и... фотографии.
Много фотографий. Старые, пожелтевшие, с обтрепавшимися краями, в альбомах, конвертах и рамках, моментальные палароидные снимки и постановочные работы фотохудожников...
Память. Память, которая норовила ускользнуть, точно песок сквозь пальцы.
Вот, в резной рамочке, Машенька в свадебном платье. Улыбается. Синие глаза сияют счастьем. Она уже беременна, но пока не видно: срок совсем маленький.
Как, помнится, они всех тогда удивили! Залетевшей невесте – двадцать, а горе-жениху только-только восемнадцать сравнялось.
Родители Машеньки готовы были Славу задушить, однако он заявил, что возьмёт на себя ответственность за жену и ребёнка в полной мере и со всеми вытекающими.
"Рядом со мной ваша дочь ни в чём не будет нуждаться", – заявил он разъярённому тестю, когда тот уже схватился за ружьё.
Ни в чём и никогда...
Слово своё Нестеренко сдержал. Бросил учёбу, работал в две смены, калымил и каждую копейку нёс жене.
С тестем они сдружились весьма основательно и двустволку, из которой Михаил Павлович совсем недавно хотел пристрелить незадачливого зятя, теперь всегда брали с собой на охоту.
Вот он, Михаил Павлович, с той самой двустволкой на плече, а рядом – подстреленный кабан. Знатная добыча! Тесть улыбается, довольный, даже уши покраснели...
