В квартиру забежала бабушка Люба, в руках – авоськи с продуктами, запыхалась, еле дышала – бежала по лестнице на крики…
Бабушка Люба растерянно смотрела на разъяренных Валентина и Лену и не знала, что делать, что сказать, как успокоить внучку и доведённого до неуправляемого гнева зятя.
А Лена всё кричала и кричала…
Её душил самый яростный гнев, на какой способны только подростки.
Ведь она никого не обременяла, и даже этот подарок себе заработала своим трудом! Ей просто хотелось немного радости в свой день, но и в этом ей отказывают?! Для чего же тогда она родилась?
– Леночка, зачем ты дерзишь отцу! – испуганно запричитала бабушка. – Успокойся, детка, не надо! Папа прав, ты от рук отбилась!
Лену словно ошпарило: и бабуля туда же?! Но ведь это предательство с её стороны!
И в квартире поднялся крик пуще прежнего. Он нёсся в открытые форточки, накрывал весь двор, призывал в свидетели людей и небеса.
И вдруг Валентин, доведённый до аффекта, так толкнул Лену, что та отлетела к входной двери, спиной напоролась на гвозди, торчащие из косяка, и жилетка, ради которой был куплен костюм, затрещала – порвалась.
На гвоздях повис вырванный клок ткани в черно-белую клетку.
Оглушённая произошедшим, Лена резко умолкла. Все её крики застряли в горле. Зачем кричать, если жаловаться некому – никто её по-настоящему не жалеет и не понимает, ведь даже родной отец не услышал, готов был заглушить её крик силой!
А Валентин испугался. И выскочил из дому.
Заплаканная Лена сняла испорченный жилет. …И тут она услышала стон матери.
У Евгении по щекам текли беззвучные слёзы.
В пылу Лена совсем забыла о той, что стала и невольной причиной происходящего, и его жертвой.
Девочка подошла к матери, привычно села на пол, положив голову на неподвижную материнскую ладонь – ладонь была болезненно хрупкая, практически неживая. И всё-таки её мать ещё была рядом с ней…
А бабушка продолжала причитать – она была растеряна, мысли её путались, как у всех стариков, попавших в капкан беды, с которой справиться нельзя, невозможно.
Теперь, когда Валентин ушёл, бабушка назвала Лену бедной, несчастной, подошла и попыталась её обнять. Но Лена будто застыла.
Сколько она сидела на полу, припав к материнской кровати? О чём были её горькие думы?
Но вот она вышла из комнаты Женечки.
Баба Люба сидела на кухне на табурете и утирала слёзы передником.
– Бабушка, ты обещала торт, – твёрдо сказала Лена.
Она поняла, что отныне сама станет решать, что и как будет происходить в её жизни.
– Правильно, правильно! – засуетилась бабушка.
Как все старые люди, она боялась новых внезапных несчастий.
…А Валентин в это время мчался к своей старшей сестре – она была крёстной Лены.
Наверное, в нём всё рыдало, ему было жалко и парализованную жену, и дочь, которая права в каждом своем упрёке. Но больше всего, как мне кажется, в те часы он жалел самого себя. Думаю, ему было очень стыдно за слова, которые вырвались и выдали его слабость – а он оказался слабее, чем его дочь…
Но зачем ему выпало такое горе, за что?!
Валентин не заметил, как пронёсся через полгорода. Что именно он рассказал сестре, в каких красках – этого я не знаю. Но сестра поняла: нужно срочно исправлять ситуацию, иначе с Леной может случиться беда!
…Праздник всё-таки состоялся – благодаря бабе Любе. Она испекла торт, накрыла стол.
Собрались подружки, пришёл Славик, стесняясь, протянул цветы. Ели, пили газировку, смеялись, включили музыку. Всё было как у всех советских подростков. С той разницей, что в соседней комнате тихо и неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку, лежала мать именинницы.
