«Самой, что ли, не взять себе конфет? – злится Соня. – По пути к туалету, хотя бы!»
Будет теперь каждый день своей убогой жизни разглаживать фантик ладошками, любоваться на него перед сном, – очевидно же, что она не избалована мужским вниманием. И эта её уродливость, и мучительное истощение… Да это ещё хуже, чем сучка из пиццерии!
Вот они уже общаются, смеются… За ним в очереди – никого, и смена же скоро закончится, верно? Соня отступает назад, пятится и, незамеченная, не остановленная, вываливается спиной на улицу, в сумеречную прохладу.
…Он находит её на лестничной клетке пожарного выхода – заплаканную, целую вечность просидевшую на бетонных ступенях. Она трёт покрасневшие от слёз щёки и расчёсывает до крови плечи и сгибы локтей – там, где под кожей синеют, пульсируя, жилки вен.
Вывернутая наизнанку, ставшая сплошным ожиданием, всё это время она неотрывно слушала чужие шаги и пыталась угадать, на какой этаж поднимается лифт. Все жильцы, как назло, разом решили вернуться домой, дёргая её за оголённые нервы, – будто издеваясь, насмехаясь над её собачьей преданностью и способностью ждать.
Она горячо обнимает мужчину за ноги, порывисто встаёт и влепляется в тело, пахнущее имбирём, улицей и прохладной ночью, – в его карманах сминаются с шуршанием фантики. Он держит в руке тяжёлый пакет с продуктами, тогда как другая спрятана за спиной.
– Я так рада тебя ви-и-идеть! – разрыдавшись, Соня стискивает его, обнимает.
– Погодите-ка, леди, – он плавно отстраняется и, словно фокусник, добывает из-за спины розовый воздушный шарик – наполненный гелием, рвущийся ввысь. На нём нарисована смешная мордашка котёнка, под которой написано: «Hello, Kitty»22, и от хвостика тянется золотистая ленточка.
– Держите. Это Вам.
Соня, глупо улыбаясь, берёт его. Прижимает к груди. Он не забыл про неё, не забыл!
Они заходят в квартиру, раздеваются. Мужчина достаёт из кармана нож и с грохотом кладёт его на верхнюю полку стеллажа. Ставит туда же пакет с продуктами. Включает свет. Соня ластится к нему, тычется по-телячьи лбом, нюхает ладони.
– Подождите, – он отодвигает её, и Соня замечает, что рука у него – там где костяшки – разодрана.
– У тебя кровь!
– Да… – он сжимает и разжимает пальцы.
Она не спрашивает, откуда. Просто выпускает шарик, – освобождённый, он взлетает, тыкается в потолок, – и бежит в ванную.
– У меня есть пластырь! – кричит она оттуда, суетливо вытряхивая из косметички всё её содержимое.
– Не надо, – отчётливо произносит мужчина.
– Тут полно пластыря!
Вот один из них распакован, отклеена защитная бумажка, и она, спотыкаясь, бежит назад, держа его пальцами за кончики.
– Не надо! – решительно говорит мужчина.
Она застывает, словно врезавшись в стену. Растерянно смотрит то на рану, то на пластырь и затем, часто моргая, приклеивает его мужчине на плечо.
Дальше происходит ужасное. Резким движением он срывает пластырь и израненным голосом орёт:
– Ну почему-у-у? Говно-о! Везде-е-е всё равно говно-о-о! – и бьёт окровавленной рукой по стоящему сбоку стеллажу.
С первым же ударом верхняя полка перекашивается, и на пол обрушивается всё: телефон, нож, вазочка с визитками; стопками летят бумаги; из пакета вываливаются грудой сырки и груши. Сверху обречённо плюхается авокадо.
– Я хотела помочь, – лепечет Соня, всем телом ощущая вибрации наэлектризованного, рвущегося в клочья воздуха.
– Я СКАЗАЛ: «НЕ НАДО»! – снова и снова он бьёт по полке, и та обрушивается, проламывая всё, что ниже.
