Петр расслабился и погрузился в свои мысли. Спать не хотелось. Он вспомнил заплаканное лицо матушки и суровый, но печальный облик отца. Представил, как сейчас беспокойная дворовая девка Глашка носится по двору и громко раздает указания его дядьке Миколе, чтобы он не забыл сделать то-то, и то-то, натопить баню или натаскать сена в конюшню. «Интересно, – подумал Петр, – как там мой братик? Спит еще или уже проснулся и просит есть?» От воспоминаний на глаза навернулись слезы. Казалось, миновал только день с тех пор, как он покинул дом, а сердце в груди уже заныло тоской. Чтобы отвлечься, Петр снова откинул край рогожи и выглянул наружу. Непроглядный мрак застилал все вокруг. От колючего ветра заслезились глаза. Неожиданно мрак рассеялся, и дорогу заполнила толчея повозок с путниками. Было темно, но Петр их отчетливо видел. Вдруг лицо коренастого мужика в сермяжном кафтане, который вел в поводу облезлого коротконогого мерина, запряженного в одну из телег, показалось ему знакомым. Он стал вспомнить. «Кого же мне напоминает этот мужик своим широким лицом с большим шишковидным носом? – подумал Петр. И, взглянув на свои руки, тут же сообразил: – Да он же похож на алхимиста Шилова! Только у того шея толще».
Петр сразу вспомнил уроки медицинской ботаники, которые он постигал на аптекарском огороде за Мясницкими воротами под руководством алхимиста Василия Шилова. Тот по-мужицки грубо, но с отеческой теплотой выхаживал покалеченные руки Петра и рассказывал о секретах и премудростях лечебных трав. Вспомнил он и жалобно скулящих щенков, и «ползущий» к ним корень ненавистного ему чистотела. Но между всеми этими картинами вклинивалась – сначала робко и мутно, но потом все настойчивее и ярче – сцена, в которой с государем случился пароксизм. А рядом с царем почему-то всплывало страшное лицо боярина Языкова. Петр вздрогнул, тряхнул головой – и видение исчезло. «Ух!» – выдохнул он. Чуть шире отдернул полог и полностью отдался созерцанию дивной природы. Наконец от монотонной езды его веки отяжелели, и он, безвольно уронив голову на грудь, незаметно заснул. Ему снился братец, который хохоча выбежал из усадьбы и спрятался в ближайшей роще за кустом, а Глашка носилась среди деревьев и громко звала малыша. Вдруг Петру привиделось, что рядом никого нет: ни Готфрида, ни Филиппа, ни стрельцов – никого! А повозка без возницы с большой скоростью несется к дремучему лесу. Деревья в лесу толстые, с большими колючими сучьями. Они стоят так плотно, что между ними не то, чтобы проехать на повозке, человеку протиснуться невозможно. Петр хотел взять в руки поводья, но их не оказалось. Лошади неслись, не замечая препятствий. Расстояние между лесом и повозкой быстро сокращалось. «О боже, сейчас мы врежемся в дерево», – подумал он. И от безысходности положившись на судьбу, обхватил голову руками и распластался на дне повозки, зарывшись лицом в солому. Прошла секунда, две, три… Ничего не происходило. Неизвестность пугала Петра. Наконец, не выдержав, он поднял голову и увидел, что лес неожиданно расступился, и взору открылась бескрайняя ковыльная степь, по которой теперь неслась неуправляемая повозка. Он никогда не видел настоящей степи. От изумления Петр широко раскрыл глаза… И тут среди колосьев ковыля как из-под земли стали появляться красные кафтаны. Петр оторопел. Это были кафтаны стрельцов Разбойного приказа.
