По прошествии полугода после того, как дядюшка его преставился, отбыл молодой барин в Москву. Сам поехал, никого с собой не брал, вещей много тоже не взял. Сказал, дела у него там важные, как сделает все, так назад и вернется. Но в его отсутствие наведался в усадьбу некий человек, что представился другом Григория Николаевича.
– Отбыл барин, – сказал гостю Прокоп. – В Москву. Дело у него там.
– Надолго?
– Кто ж знает… Может, на месяц, может, на два. Как дорога будет… Как дела все свои там сделает. А вы что ж это – и не знаете об отъезде-то?
Не доверял Прокоп барину заезжему. И Григорий Николаевич никогда о нем не говорил. Сколько в усадьбе жил – никогда друзья не наведывались к нему. А тут, как только барин отбыл, так и на тебе!
Уехал гость ни с чем, а утром бабы Прокопа, одеялом прикрытого, нашли в конюшне. Сперва подумали, что тот без барина решил к бутылке приложиться, а потом будить его стали – а он уже и околел. Закричали на весь двор, что духу было, весь дом сбежался. Стали мужики тело Прокопа поднимать, а голова у него назад закинулась – чуть не отпала. Бабы по новой кричать стали, когда увидели горло его перерезанное, а затем двое и вовсе чуть Богу душу не отдали: без сознания грохнулись, когда, откинув в сторону одеяло, которым было накрыто тело, мужики обнажили грудь несчастного, в которой зияла дыра – из нее было вырезано сердце. И сердца его так нигде и не нашли…
Вернулся Григорий Николаевич через месяц после отъезда. Недобрые вести его с порога встречали. Рассказали ему все, как было: и о барине странном, что другом хозяйским назвался, и о Прокопе несчастном, и о том, что гостя заезжего в смерти Прокопа винят.
– Слава Богу, – сказала одна из женщин, что служила при усадьбе, – вас, барин, дома не было… Он-то, Ирод тот, вас искал… Страшно представить, что было бы, если бы не уехали вы в Москву…
Да только Григорий так не думал, ибо знал, что, будь он в тот день в усадьбе, сейчас сидеть бы Прокопу на печи.
– Я снова должен отбыть, – сказал он на утро. – Ненадолго. Дня на два-на три. Ворота закройте, никого не впускайте. Ежели какой гость снова заявится, то смело отвечайте ему, что барин ваш дал строгий указ без него никому не открывать, даже пускай и сам царь-батюшка пожалует.
Не хотели дворовые барина своего отпускать, боялись за него, чуяли неладное. Но кто ж ему указ-то?
А Григорий собрался, словно на охоту: оделся в удобное, ружье взял с собой да пару ножей охотничьих редкой работы – от дядюшки ему достались. Ничего дворовым объяснять не стал, просил только не волноваться за него, выбрал крепкую кобылку и уехал.
Чуял он его, знал, что и тот его чует. Сперва думал Григорий, что обидчика в городе найдет, но понял, что из города след его уже простыл, хотя и наследил он знатно: пьянчугу одного загубил, женщину, что вызвалась напоить с дороги уставшего барина, да девчонку малолетнюю лет одиннадцати. Наследил и скрылся в лес дожидаться старого друга.
– Ну здрав будь, боярин, – смеясь крикнул он, когда заприметил приближающуюся к нему лошадь со всадником. – Каким судьбами в наших скромных владениях?
– Как смеешь приходить в мой дом? – суровым голосом, каким ни разу при домашних своих не говорил, спросил Григорий, спешиваясь.
– Хочу и прихожу, – продолжал улыбаться тот.
– Зачем я тебе, Владимир?
– А я уж думал, запамятовал ты, как звать меня… Ты живешь, словно царь! И усадьба своя, и крестьяне свои, и полная конюшня! Я сам видел, – он снова засмеялся. – Несправедливо, не думаешь?
