Когда я, совладав с собой, отступила, в ушах снова был мерзкий звон, и руки, которыми я обнимала себя за плечи, чтобы успокоится, дрожали.
Хрупнувший гравий заставил меня едва ли не подпрыгнуть – рядом со мной переминались две тонкие черные лошадиные ноги. Еще одна нога, в узком сапоге, покоилась в поблескивающем стремени на лошадином боку.
– Вас будто специально тянет куда-нибудь свалиться в моем присутствии: с обрыва, в обморок, в фонтан, – сказал вернувшийся из города Эдсель и спешился.
– Не специально, – я осмелилась возразить, но не повернуться, и он снова говорил, в основном, с моей спиной, так как стоял слева и чуть позади, держа лошадь за поводья.
Руки без перчаток. Сам не носит, а мне советует…
Мысли были неуместные и так и зудело повернуться и посмотреть, та ли на нем маска, что прежде, но я не шелохнулась. Наверняка, та же, ведь перед отъездом он только плащ взял.
– Вы все время подкрадываетесь и заговариваете внезапно, – добавила я, глядя вниз, на дорожку и пробивающиеся сквозь мелкие камушки упрямые травинки.
– О чем таком можно думать, чтобы не услышать въехавшую во двор лошадь? Любовались своим отражением?
Вот уж что нет, то нет.
Но вслух говорить не стала, продолжив рассматривать гравий, свои испачкавшиеся в пыли домашние туфли и острые мыски сапог лорда Эдселя, украшенные металлическими уголками и набивным рисунком по краю вдоль подошвы.
– Знаете, мисс Дашери, это довольно обидно. Даже если опустить, что вы на меня работаете, всякий раз не смотреть на собеседника очень грубо, а вы выглядите вполне воспитанной молодой особой. Да и тетушка Лексия вряд ли стала бы общаться с грубиянкой. Причина во мне? Я настолько вам отвратителен? Куда исчезло любопытство, с коим вы заглядывали мне под капюшон в саду и в тень, где я таился в вечер нашего почти что совместного ужина, который вы успели попробовать, а я только посмотрел?
Целая речь и все для меня. Я оставила дорожку и посмотрела.
– Но вы же не лю… – начала я.
Эдсель сжал губы. Дернулась щека, из-под края маски показалась странная бугристая кожа. Шрам от ожога?
– Извините, – теперь я смотрела практически в упор в его жутковатые светло-серые глаза.
А маска была все та же. Она у него одна, что ли?
Капюшон лежал на плечах. Неприлично короткие волосы с молниями седины блестели на солнце.
– Вы все время извиняетесь, – с ноткой недовольства проговорил Эдсель и снова сжал губы ниткой.
– Думаете не стоит?
Вот сейчас было грубо, но плотно сомкнутые губы дрогнули в скупой улыбке, будто он, как и я, не особо в улыбках практикуется.
– Думаю, извиняться стоит, когда действительно чувствуете вину и раскаяние. Но это явно не о вас сейчас, – сказал он, шагнул ближе к лошади, потянулся к седельной сумке, достал оттуда шуршащий сверток и протянул мне.
Взгляд у Аларда Эдселя при этом был странный, будто он знал что-то, связанное со мной, но не говорил, хоть ему и хотелось.
– Это еще зачем? – по вполне понятным причинам воспротивилась я. Подарки от, как он сам сказал, работодателя, да еще и без повода, вроде именин или новогодия, неуместны так же, как грубость в общении.
Про грубости я умолчала, а про неуместное не стала, чем вызвала очередную кривоватую улыбку.
– Вас знобит в жаркий день, – Алард кивнул на мои покрытые цыпками руки, которыми я все еще обнимала себя за плечи. – Вы либо умудрились каким-то невероятным образом простудиться, либо перегрелись на солнце, поскольку продолжаете игнорировать головные уборы. Значит, вещь будет кстати в обоих случаях.
