– Это еще почему?
– Да много почему, – Грег привычным жестом взъерошил волосы надо лбом, потом пригладил снова. – Во-первых, таких, как ты, кто готов подозрительному мужику ни за «здрасьте» помочь, не так много на трассе, уж поверь. Во-вторых, а чем помогут-то? Ты не был похож на поймавшего сердечный или еще какой приступ, это-то я сразу проверил. Кое-какие навыки первой помощи с моей работой, сам понимаешь, у меня быть должны. В этом смысле с тобой все было в порядке. Но не в порядке в целом, вот в чем загвоздка.
Козлов кивнул – мол, понимаю. А потом уточнил:
– И еще есть в-третьих?
– Есть, – не стал увиливать Грегори. – Вот выйду я, отвернусь, подумалось мне – а ты прочухаешься и по газам вдаришь, потом ищи тебя, свищи. Если просто свалишь куда, еще полдела, хотя все мои вещи-то на заднем сиденье в твоей тачке. А если в ближайший овраг на полной скорости, м?
Женька ощутил мерзенький холодок, проползший по загривку – он никогда, даже в шутку, не заговаривал о сведении счетов с жизнью, даже не думал об этом, но кто знает, действительно, что могло зародиться в тот момент в его голове, не подчиняющейся привычному образу мышления?
Козлов внимательно слушал дальше, дорисовывая себе картину и сопоставляя – и точно со стороны увидел: вот он, точно ныряльщик, набрав воздуха побольше, устремляется в самую глубину воспоминаний, уперевшись лбом в руль, в сложенные на привычной, знакомой до последней царапинки оплетке руки. Как музыка сперва еще текла в уши, заставляя все ярче и точнее вспоминать – и нет, не вспоминать. Видеть заново.
Все то, что Женя «вспомнил» – этого ничего не было в его жизни. Острое осознание, что никакого Хасана, никакой кетской бабки-квели, и никаких богатырей-гроз, перекидывающихся копьем-молнией, в его жизни не существовало, вдруг резануло его неподдельным, острым горем, неожиданным и равно чуждым. Или же нет, не чуждым? Как можно горевать по тому, чего нет и не было? И сейчас Женя окончательно осознал: он бесповоротно запутался в том, что в его памяти настоящее, а что – не очень, и от этого стало особенно жутко. Ни слова ни вымолвить об этом ужасе, ни переспросить он так и не смог. Поэтому только, разлепив губы, хрипловато поинтересовался:
– Хорошо, а долго я… так?
Грегори вместо ответа только махнул рукой в сторону наливающегося красками заката. Мол, ну оцени. Пару часов точно.
Женька, встряхнувшись, огляделся и снова присвистнул. Наваждение словно испугалось свиста, отпустило – в голове чуть прояснилось, и Женя взял себя в руки. Ну, насколько вышло – Козлов подозревал, что далеко не так хорошо, как ему бы хотелось.
– Только вот в чем беда – я сам не понял, когда успело пройти столько времени. Казалось, ну, минут двадцать ты зависал, иногда бормоча что-то – даже иногда, прикинь, связное. Мол, а не бросить ли все к чертям, а не поехать ли в Кетск, туда, где детство прошло – а то жизнь так вся и пройдет неведомо зачем… тут-то я и вспомнил, что ты до этого в разговоре бросил: мол, понятия не имею я, что за Кетск такой, где-то за Томском, наверное, я ж даром, что из Сибири, а знаю ее не настолько хорошо, как хотел бы. То есть как так – спросил я тогда себя: то знать не знает, то – поехать? В общем, еще сколько-то времени прошло, не так много, казалось. И пока я, поняв, что дело не особенно чисто, возился с дат… э, по сторонам все поглядывал да тебя дозваться пытался, как-то враз вечер наступил. Такие дела.
