Продукты привозили по бездорожью с центральной фермы два раза в неделю. Везли самое необходимое, поэтому не до столярного инструмента было.
Развесив в сенях очередную подлатанную сеть, Тимофей вышел на небольшое дощатое крыльцо в две ступени, крыльцо было без навеса, поэтому мелкий дождь сеял на его лицо, голову и ватник. При этом отчётливого звука дождя было почти не слышно, лишь изредка с монотонным звуком крупные капли дождя падали на землю с крыши.
– Бог даст, закончится к вечеру, – глядя куда‐то вверх, проговорил Тимофей, – небо‐то вон как располагает…
Тимофей стоял и, не обращая внимания на дождь, направил свой взгляд в сторону огорода, туда, где стоял остов его лодки. Он чувствовал, как его организм наполняется новыми, свежими силами, зовущими его в новый путь, туда, где он сможет обрести уединение, покой. Постояв несколько минут, Тимофей развернулся и зашёл в избу. Стало уже смеркаться, когда в его доме погас свет. Наступившая ночная тишина наводила на грусть и какое‐то одиночество. Расцветший среди чёрных ночных туч багряный закат предвещал завтрашнему весеннему дню солнечную, яркую погоду.
IV
Эту ночь Тимофей спал крепко. Не видя никаких снов и не чувствуя никаких болей в суставах, он проснулся, ослеплённый лучами яркого весеннего солнца. Лучи, пробившись сквозь двойное стекло и шторы, висевшие узкими полосками по обе стороны окна, светили прямо на его кровать. Пряча глаза от ярких солнечных лучей, он старался укрыться одеялом с головой.
В палисаднике под окном, облепив большой куст черёмухи, сидели воробьи и звонко чирикали, возвещая не только Тимофею, но и всему миру о приходе весны; радостное чириканье воробьёв словно приковывало Тимофея к кровати, ему впервые за долгое время не хотелось подыматься, и он нежился, как ребёнок.
– Ишь, расчирикались! Тепло почувствовали. Это хорошо.
Откинув в сторону одеяло и потянувшись, Тимофей проговорил:
– Лежи не лежи, а надоть вставать. Да и время чай уже набежало много. Вон солнце‐то уже какое – видно, день будет на руку.
Встав с постели, он подошёл к кухонному окну и привычно взял кисет с махоркой. Достал тремя пальцами щепотку табака и, завернув его в газетный лоскуток, жадно прикурил. Сделав глубокую затяжку, он вышел на улицу. Дымя крепким самосадом, Тимофей не спеша прошёл по двору, оглядев по – хозяйски, всё ли на месте.
Заиндевелая земля, не прогревшись с ночи, отдавала холодом, лёгкий ночной иней, лежащий повсюду, блестел на солнце; медленно исчезая, он превращался в невидимые капли воды. Сделав круг, Тимофей подошёл к калитке и, облокотившись на неё, почувствовал лёгкий, тёплый ветерок, доносивший до него знакомые запахи сена, навоза и парного молока. Словно мята, этот запах забивал глаза, ноздри и кружил голову.
– День‐то какой нынче разгулялся! – с радостью в душе проговорил Тимофей. – Живи да радуйся. Хорошо!
Сельчане, проходящие мимо, здоровались с ним и интересовались кто здоровьем, кто делами, на что он кивал всем головой и отвечал с той же благодарностью, говоря: «Спасибо! Слава богу, ничего».
– Греешься на солнышке с утра! – услышал Тимофей знакомый голос своего старого приятеля – соседа Кирьяна. Небольшого роста, худощавый, лет шестидесяти, в тёплой клетчатой рубахе навыпуск, Кирьян осторожно, почти крадучись подходил к тому месту, где стоял Тимофей.
– Да вот, маненько греюсь. Чё нам, старикам… Сам не погреешься – уже никто не погреет.
