Чтобы скоротать путь, затевались разговоры, один из которых как-то сам собою повернулся к Зихо: ведь не каждый день едешь в боевой поход, да ещё в одной повозке с «обречённым»!
Молодой воин из свинопасов, Хвастливый Уго, принялся подзуживать:
– Ты стал бездомным молчуном, Зихо. Ты хоть ночевал три дня с Литой в одном доме? Расскажи. Какая она без одежд? Говорят, учёные рабыни Хаса тискали тело Литы двенадцать лет, каждую ночь разминали ей ляжки и оттягивали соски. Вся деревня видит: вместо грудей у неё выросли две огромные тыквы. Они упругие? Пружинят в руках? Вкусны?
Зихо молчал, как велела клятва.
– Уго, он один ночевал дома, – вставил слово Прихлебатель Фахо. – Откуда ему знать о тыквах Литы?
– А как же Лита? – изумился Уго, смеясь глазами. – Где она приткнулась на ночлег? Свободную селянку не пустят в тёплый хлев, к рабам.
– Она у кузнеца Нирго отсиживалась три дня, – подыгрывал насмешнику Фахо. – Нирго снял с неё цепи и приютил. Но теперь Лита живёт в доме Зихо. Когда мы выступили в поход, я видел, как она шла из кузницы к дому Зихо. Опушкой. Кутаясь в плащ и рыдая.
– Зихо, это странно! – громко восклицал Уго, и в соседних повозках прислушивались. – Девушка всей твоей пропащей жизни проводит три ночи у какого-то старого кузнеца. Значит, он ещё крепок, этот Нирго! Растолкуй мне нелепицу, Зихо: ты отказываешься от самых красивых рабынь ради Литы, но они теперь в повозке у молодого господина. Все три. Господин обещает тискать их вместо тебя, над твоим трупом, так он кричит с утра до ночи. Ладно, господину позволено многое. Но почему твою Литу ласкает старый кузнец три ночи подряд?! Он не вызывался в «обречённые»! Скажи, что же получил ты? Эту пику? Погладь её хотя бы. Или она остра, как язык Литы? Невезучий ты парень, Зихо.
– Ха-ха-ха! – смеялся Прихлебатель Фахо.
За весёлым оживлением все просмотрели всадников, сыновья кузнеца Нирго подъехали незаметно.
– Может, поднять его на копья и зашвырнуть в канаву? – предложил один.
– За что?! —возмутился Хвастливый Уго, нащупывая кинжал.
– Ты порочишь имя нашего отца, верного нашей покойной матери. Ты порочишь имя свободной селянки Литы, невинной девы. Ты смеёшься над «обречённым» и над оружием Краулингов. Значит, ты заслужил четыре смерти.
– Молодой господин не похвалит вас за убийство вольного человека… – пробормотал Уго, криво усмехаясь. – Все воины на счету! Вольных воинов казнят приговором вождя. Не вашим сговором.
– Верно, – бесстрастно согласился старший из братьев.
– Верно, – улыбнулся младший.
– Поступим проще, – и трое братьев спрыгнули с коней, ловко и быстро.
– А-а-а! – завопил Уго и захлебнулся кровью: ему раздвинули зубы и отхватили кинжалом треть языка.
Братья вскочили в сёдла, присвистнули коням и помчались.
– Пожалуйся молодому господину! – засмеялся один.
Хвастливый Уго зажимал рот рукою, бледнел лицом, меж пальцев сочилась кровь.
– Что за вопли? – раздался недовольный голос из нарядной повозки, где звенел женский смех: молодого господина сопровождали три юные рабыни, которые вызывались быть избранницами «обречённого».
– Поддерживаем в походе железный порядок, господин!
– Молодцы, мальчики-кузнечики!
Звонкий девичий смех, и снова зарокотал голос молодого господина:
– Я отберу вашу невинность сразу после победы, над телом мёртвого «обречённого». Мы уляжемся на трупах поверженных мною врагов, ещё теплых. Чтобы не застудить мою спину. Каждая из вас будет совсем нагая и «сверху», я люблю так. Рабыни Распутника Хаса обучили вас этому?
