Смущённый девичий смех.
В повозке Зихо все ехали молча аж до самой Плонги, слушая гвалт и хохот из соседних повозок. Изредка мычал и стонал Хвастливый Уго.
Деревни Плонги, которыми проходил отряд, оказались безлюдными.
– Где селяне? – удивлялись молодые лучники. – Где окорока и пиво? Едем третий день, а ни души! Хотим пива и доступных девок.
– Плонги прячут от нас своих баб в лесу, – знающим тоном поясняли матёрые мечники и копьеносцы. – Ничего, скоро будет город. Там не спрячешь. Найдём, го-го-го!
Днями спустя, в перепуганной наплывом чужих воинов Плонге, их отряд присоединился к основным силам Вечной Вехты и получил короткую передышку. Старинный приозёрный городок был заполнен разухабистыми воинами, с улицы в харчевню доносились хриплые песни, улюлюканье и женский плач: воинственные пришельцы шарили в погребах перепуганных горожан, упивались дармовым вином и тискали всех девушек, которых могли изловить. Изнасилованную и рыдающую добычу копьеносцы и мечники передавали щитоносцам, те – молодым лучникам, а уж те – толпящимся у обозов рабам: вкусите пряный дух свободы, трусливые ничтожества!
Уже минуло двенадцать лет, как покорённая Плонга стала захудалой провинцией Вечной Вехты, но воины вели себя в ней точно так же, как и в те дни, когда вслед за боевым конём Коннинга Тилга впервые врывались в рыдающие города врага.
В жаркой харчевне предавались праздности знаменитые всадники, но Зихо не отдыхал: измученный, он стоял у каменной стены с опостылевшей пикой, как и распорядился господин. Знаменитые бойцы пировали в самой богатой харчевне города, в ней имелся второй этаж и не пахло нечистотами, весь этаж занимал большой зал, где за извилистым столом уместилась сотня пирующих. Никаких окон, потому царит тишина и не доносятся девичьи вопли с улиц.
Воинов обслуживал сам хозяин, напуганный толстяк с пегими длиннющими усами, схожими с конской уздой. Он появлялся молчаливой тенью, успевал менять блюда и наполнять кубки, стремился угодить всемерно, но всё же был схвачен за рукав стальными пальцами Коннинга Тилга из рода Таублхордов.
– Угадай, повелитель жареных поросят, что это? – воин глядел насмешливо, но недобро.
О стол стукнула медная монета.
– Медная монета, мой величественный господин… – засуетился словами хозяин.
– А что это? – и рядом с первой монетой легла вторая, серебряная.
– Ещё одна монета, мой величественный господин… – покорно произнёс хозяин. – Серебро.
– А это? – на столе появилась третья монета.
– Золотая монета, мой сильновеличественный господин… – прошелестел хозяин.
Остальные воины перестали жевать и с весёлым интересом следили за разговором.
– Ты близорук, плонг, – вздохнул Коннинг Тилг. – Недальновиден.
Он забрал со стола и подбросил на ладони медную монету:
– Это твоя жена, усач. Потёртая медяшка.
Забрал вторую:
– Это твоя старшая дочь. Ещё не медь, но уже не золото.
В ладони воина зазвенела третья, последняя монета:
– Это твоя младшая дочь, наибольшего достоинства. Своих баб ты прячешь в погребе от благородных воинов, будто грязные монеты от воров.
Воины захохотали:
– Сюда всех!
– Какой «погреб», мой яснолучезарный господин? – пролепетал хозяин.
Коннинг Тилг не смеялся, он внимательно наблюдал за потным лицом хозяина харчевни.
– Я бывал в Плонге, усач, когда громил задиристых неумёх вашего короля. Я прошёл вашу наглую и трусливую страну насквозь, как горячий клинок сквозь тёплое коровье вымя. У каждого плонга есть погреб. Чем богаче плонг, тем глубже его погреб. Там он прячет самое ценное: своих баб и свиные окорока. Но мои пьяные кобели найдут это убежище запросто. По запаху спелых сук.
