Йеруш снял последнюю пробу с нанизанных на веточки грибов и репы, которая к общей радости завалялась в котомке Мшицки, и спросил:
– Сколько монет ты насобирала, чтобы выкупить внука?
– Да уж вот почти трижды по десять, – расплылась в улыбке старуха. – Всюю осень собирала, покуль шагала досюдова, а не тратила ничегошеньки! Под крышей не ночевала, с земли кормилась, добрым людям поможала сколько было сил моих, и от как многонько монеток насобрала!
Йеруш покачал головой. С одной стороны, тридцать монет – это немало, существенно больше, чем у них с Илидором сейчас есть на двоих. С другой стороны, тридцать монет на бесконечность меньше той суммы, которую имеет смысл предлагать циркачам за ребёнка.
Но если у Найло хватило такта смолчать, то Илидор был откровенен:
– Не знаю, почём нынче в цирках дети, но тридцати монет тебе точно не хватит. Как бы не пришлось собирать монетки ещё пару десятков осеней!
– Да мне лишь нагнать сей цирк, – замахала руками старуха. – Надо лишь разъясниться с тем, кто у их главный! Той человек, главнюк, он же по незнанью Ерджи забрав, думав, за сироту горемычну даёт монетки, а Ерджи ж не сирота вовсе! Я ж у его есть! Ни в кого ж не было права продавать его, когда я есть на белом свете! Главнюк цирковой как про сё прознает, так и отдаст мне внучека! А монетки я ему собираю вдобавок, скока можу, бо он же потратился, когда тем негодникам уплатил. Так я ему верну монеток, сколькенько сможется!
Найло посмотрел на Илидора почти просительно. Старуху нужно вразумить сейчас, чтобы не было мучительно больно потом, но у Йеруша категорически не хватало окаянства говорить жестокие вещи, глядя в такое беззащитное, улыбчивое лицо Мшицки.
У Илидора почему-то хватало. Видно, в драконьих мировоззренческих концепциях не было места идеям лжи или хотя бы молчания во благо.
– Хозяин цирка не отдаст тебе Ерджи, не для того покупал. Скажет, что это была честная сделка, и всё тут. Что знать тебя не знает и видит впервые, что врёшь ты всё и никакая не бабушка Ерджи. Он его не отдаст.
В том светлом случае, если ребенок вообще еще жив, добавил про себя дракон, но уже этого-то вслух говорить не стал. Однако Мшицка лишь заулыбалась лучисто.
– Ты хороший человек, сыночка, тока мудрости тебе не достаёт. А какая без неё вера в добрость людскую? Люди-то хорошие, сыночка, от я скока живу на свете – тока хороших людей и встречаю, завсегда бывает от них и помощь, и щедрость…
– Видел я их щедрость, – в сердцах перебил Илидор, – когда тебе миску каши пожалели, а в котле её было – хоть топись! Доброта аж хлестала со всех клыков этих милых людей, как сейчас помню! А те, от которых мы сегодня улетели, были очень добрые! Так и рвались тебе помочь хоть в чём-нибудь!
– Хороший ты человек, – повторила Мшицка, роясь в своей тощей котомочке, – дажи еси и не человек вовсе, а тока мудрости тебе не хватает. От сего и терпячести не достаёт.
– Мне терпячести не достаёт? – возмутился Илидор. – Это ты ещё Найло не видела!
– Почему это не видела? – тут же ответно возмутился Йеруш.
Мшицка нашла в котомке то, что искала, и теперь смотрела на Илидора, улыбаясь, что-то держала в кулаке, сжимая бессильные искривлённые пальцы.
– От, сыночка, возьми-ка подарочек от бабушки, за добрость твою и сердце запальное! Сё мудрый спуд, что завсегда носила я с собою, а теперь ты его носи и береги. Бо дуже хочется мне, штоб дорожка твоя долгонько вперёд бежала, не запнулася!
