Так ведь нет! Взыграл охотничий инстинкт, умноженный на досаду от сорванной утиной охоты. Поднял я оружие и убил Ленского!
Подошел к нему, а он ножками ещё скребётся, умирающий. Из последних сил надеется в норке своей спастись…
Андрей замолчал, вытряхнул из пачки сигарету и достал её губами. Я помог ему прикурить.
– И что дальше? – спросил я, потрясенный этой маленькой трагедией.
– Дальше? Дальше закурил я как сейчас, подождал когда закончится агония, взял трупик, засунул его в пакет, а потом в рюкзак да и домой!
Дома накатил полстакана, потом очень долго и муторно снимал шкурку. Это тебе не кролик или заяц. Хоть и маленький, а шкурка крепко сидит – жирная, вонючая!
Я потом замучился ее обезжиривать: скребешь, скребешь, а жир всё равно из неё выступает. А бросать жалко – вроде как совесть мучает перед тенором и перед богом. Зачем убил?
Мясо никто из домашних есть не захотел – противное всем показалось. Отдал собакам. Так коккер даже подходить не стал, на расстоянии почувствовал отвращение. А дворовый только пожулькал, пожулькал да и в землю зарыл. Потом, после ферментизации, конечно, съел…
– А вот я читал хорошую книгу, перевод с тувинского – «Повесть о светлом мальчике». Матушка баловала меня такими книжными покупками, доступными простым людям.
Так там юные пастухи-батраки разрывали норы тарбаганов и, счастливые, пировали!
– Ну не знаю! Возможно, тарбаганы вкуснее байбаков. А вернее всего, дело всё в голоде. И у нас, рассказывают, во время войны сурков ели за милую душу!
Между тем, поднявшись c большим напрягом на «плато Путоран», мы давно уже плыли по безбрежному зеленому морю. Кругом расстилалась равнина с небольшими колками леса. Пашен не было видно – сплошные луга с довольно высокой травой. Просто прерия какая-то!
– Какие же тут медоносы?! – с досадой воскликнул я.– Сплошная зеленая масса – пырей да бурьян! В этих пампасах аргентинских буйволов надо разводить, а не пчел!
– Ни черта ты не понимаешь! Во-первых, буйволов разводят там, где всегда тепло и есть вода, в которую они любят залезать в жару, а в сухих и прохладных аргентинских степях разводят таких же коров и быков, как и у нас. Во-вторых, через пару недель эта прерия вспыхнет миллионами цветов, которые будут дышать по вечерам густым медвяным ароматом! Голова закружится!
Вот запел! Представляет, поди, как бы гулял с моей Вероникой по безбрежному морю цветов! Впрочем, пусть помечтает. Его вдохновенность возвращала и усиливала мой интерес к ней, несколько приглушенный появлением Арсинои.
Чувствуя непонятное удовольствие, я продолжал скептически вредничать, провоцируя Андрея:
– Что-то не верится! Кроме пырея – ничего не вижу.
– Не верится?! Пырей по обочине растет, а дальше сплошное разнотравье! А еще дальше будут отдельными массивами и донник, и дягиль, и дудник, и душица!
– Почему-то всё у тебя на букву «Д»! Нельзя ли придумать что-нибудь на другую букву?
– Можно! Но только я не придумываю. Будет и кипрей, и разные там люцерны и клевера!
– А всё-таки ты соврал! Душица не растет массивами, она на лесных полянах цветёт, а не в степи.
– В деталях, я, возможно, и ошибился. Но в целом, сказал правду. Сам увидишь – время подтвердит! Будут у твоих пчел отличные взятки.
– Ты так говоришь, будто у меня большая пасека. На три-четыре улья, поди, наберут.
– А ты мечтай о большем – так интереснее жить!
На самом деле я мечтал о гораздо большем – о собственном конном заводе. Но озвучивать в пространство свою наполеоновскую мечту стеснялся.
