Дураки все - страница 7

Этот инцидент превратил Реймера в пацифиста. Месяц с лишним, пока Олли Норт не заметил некоторую странность в его поведении и не попросил показать пистолет, Реймер его даже не заряжал. Он его и с собой не носил бы, если бы в должностной инструкции не оговаривалось, что для полной экипировки необходим пистолет. Незаряженный пистолет Реймера возмутил Олли еще больше, чем тот случайный выстрел из заряженного, и он объяснил Реймеру: если и есть что опаснее штатского с заряженным пистолетом, так это коп с разряженным. “Тебе жить надоело?” – допытывался Олли. Реймер, тогда совсем молодой патрульный, знал, что правильный ответ “нет”, но, вместо того чтобы именно так и сказать, он молча пожал плечами, оставив вопрос без ответа.

Почему он так уязвим перед чужим мнением, гадал Реймер, тогда как другим всё сходит с рук? Окей, может быть, покойному судье и не понравился бы преподобный Хитон. Если б судья при жизни услышал эту надгробную речь, скорее всего, упек бы Хитона в тюрьму за очернение репутации. Но Реймеру и в судье, и в преподобном виделось больше общего, чем различий: ни тот ни другой не боялись ошибиться и не склонны были проверять свои суждения. (“Проверяйте, проверяйте, проверяйте, – талдычила им мисс Берил. – Писать – значит рассуждать, а хорошие, честные рассуждения нуждаются в проверке”.)

А вот судейство в проверке, видимо, не нуждается. К Флэтту Реймера вызывали частенько, и, по его опыту, судья ни разу, никогда решений своих не менял. В последний раз Реймер давал показания против некоего Джорджа Спаноса, тот жил на окраине нашего славного городка с женою, детьми и дюжиной шелудивых псов, лупцевал он их как сумасшедший, и в конце концов собаки тоже лишились ума. Реймера, который приехал его арестовать, укусили трижды: два раза собаки и один раз – одичавший мальчишка. (У жены Спаноса, по счастью, зубов не имелось.) Укус мальчишки воспалился, потребовались антибиотики, из-за собачьего Реймеру вкололи прививку от столбняка, но, когда Реймер, хромая, поднялся на свидетельскую трибуну, судья не выразил ни малейшего сочувствия, и это при том, что, в отличие от прошлого случая, правда, вне всяких сомнений, была целиком на стороне Реймера. Под заученно-неестественным взглядом судьи Реймеру вдруг показалось, что они с обвиняемым поменялись местами. И это у него, начальника полиции, требуют объяснений. Еще можно понять, сказал судья, что вас погрызли собаки. Но как, ради всего святого, вы умудрились допустить, чтобы вас покусал ребенок? Спатос все слушания просидел рядом со своим адвокатом и так убедительно изображал оскорбленную невинность, что даже Реймер почти ему поверил. Тогда как он сам – а ему и зеркала не требовалось, чтобы узнать, что сейчас выражает его лицо, – выглядел, как всегда, виноватым. Судья Флэтт явно считал его дураком, и Реймеру ничего не оставалось, кроме как стать таковым. Видимость важнее всего, и она снова его подвела. Справедливость? Откуда ей взяться, если невиновный кажется виновным, и наоборот?

Куда противнее множественных унижений в суде было то, что этот хрыч клеился к Бекке. Вскоре после того, как они с Реймером поженились, ее усадили возле судьи на торжественном ужине в честь его отставки. Судья всегда любил поглазеть на симпатичных молоденьких женщин и после смерти своей жены не видел причин, которые мешали бы ему, старому козлу, иногда флиртовать с чужой. Бекка в тот вечер нарядилась вызывающе (во всяком случае, по меркам Норт-Бата) – в черное платье с декольте. Они с судьей сидели в дальнем конце банкетного стола и весь ужин шушукались, как два старых приятеля, у которых масса общих воспоминаний. Один раз их головы соприкоснулись, Бекка поймала взгляд Реймера и расхохоталась. Он, естественно, заключил, что его честь позабавил ее рассказом о том дне, когда этот чертов дурак, ее муженек, чуть не застрелил пожилую леди на ее собственном унитазе.