Да, теперь я знаю, а в раннем детстве и думать не думала о том, что семья наша бедная. И только однажды, когда мы с братом попали в дом, показавшийся нам сказочным замком, удивилась: а почему мы живем по-другому?
Когда отец бывал в командировках, а мать сутками дежурила в больнице, в нашем доме ночевала соседка тетя Наташа. Но иногда она болела или уезжала к родне в деревню, и мама «раздавала» нас по знакомым – простым и небогатым.
Почти в каждой такой семье росли дети, и наши краткие гостевания не приходились в тягость, даже наоборот: привычно подражая взрослым, мы играли в хозяев и гостей по заведенному в Бекетовке порядку, было не до баловства. Судьба потихоньку прирастала друзьями.
Но как-то с утра пораньше мама повела меня с братом на другой конец нашей слободки, за «пожарку», в большущий каменный дом. Я не понимала, отчего она всю дорогу сердилась, то есть молчала, ведь ни в чем мы с Витькой с утра не провинились. Только открывая чужую калитку, мама сурово произнесла:
– Если тетя Света на вас пожалуется, пеняйте на себя.
Яснее сказать было нельзя.
А с крыльца уже спускалась самая красивая тетя на свете в ярко-желтом, переливающемся шелком халате с черными кружевами. Вокруг румяного лица кудрявились рыжие волосы, на длинной шее поблескивали красные бусы. А когда тетя протянула навстречу тонкую руку, я увидела, что и ногти у нее такие же красные, как бусы.
– Светлана Ивановна, вот, привела детей, – сказала мама, пожимая диковинные пальцы, – завтра только после работы заберу, к вечеру.
– Да вы не переживайте, Валентина Андреевна, – отвечала обладательница роскошного халата, – присмотрю за детками, не обижу.
Когда успокоенная мама ушла, я огляделась и увидела, что дом – и не дом вовсе, а сказочный замок с разноцветными окнами, с железной – высоким коньком – крышей, с огромной кирпичной дымовой трубой, которая, по летнему времени, неизвестно зачем возвышалась над всеми тайнами и загадками этого царского двора.
Но самой большой тайной казались цветы. Они росли везде: и вокруг деревянной кружевной беседки, и вдоль каменной дорожки, и возле сарая в глубине двора. А у нас дома не то что цветы – деревья не приживались.
Мне стало так обидно, что захотелось домой, в свой пустынный, с редкой чахлой травой, двор. Но дома ночью одним быть нельзя… надо оставаться здесь… А цветы будто мучили, и я низко склонилась над ближайшим розовым кустом, потыкала пальцем во влажную почву и тут заметила ровно выступающие из земли деревянные доски.
Светлана Ивановна, издали наблюдавшая за мной, сказала:
– А ты любопытная девочка. Знаешь, что это такое? – и повела рукой в сторону цветущего розового дива.
Я смущенно покачала головой.
– А хочешь узнать?
Я согласно кивнула и, осмелев, промямлила:
– Я про это папе расскажу, у нас во дворе цветы не растут…
Оказалось, глубоко в солено-горькую, как и во всей Бекетовке, землю были врыты большие деревянные ящики с плодородной почвой, привезенной еще отцом Светланы Ивановны с ее родины – из далекого донского хутора.
– Отец оставил мне и дом, и хозяйство, поэтому и занимаюсь цветами, а иначе зачем? – и хозяйка безнадежно махнула рукой. – Кругом ведь соль да горечь…
И так она это печально проговорила, что я своим юным умом поняла недосказанное: соль да горечь присутствовали не только в земле, но и во всей неустроенной у многих людей послевоенной жизни.
