– Когда кажется, нужно креститься.
– Не обижайся на меня, я из любопытства спросила. Есть во мне такая нехорошая черта.
Иринка откровенно посмотрела на подругу:
– Прости, но я сомневаюсь, что тобой движет простое любопытство, ты одинока, свободна, он тоже, значит, у этой длинной истории может быть продолжение. Разве не так?
– Давай поговорим о другом.
– Хорошо. Если тебе так неприятно я могу рассказать тебе о своей скучной серой жизни более подробно, но вряд ли это тебя заинтересует. Вижу по глазам, что не заинтересует.
В дверь высунулось лицо «Дубровского»:
– Ир, пойдём, Костик тебя требует, а то он скоро искры метать начнёт.
– Ах да, забыла тебя представить, это – мой партнёр по спектаклю, Миша.
«Дубровский» поклонился, очевидно, войдя снова в образ:
– Михаил Алексеевич Тихомиров.
– Мила Сергеевна Рыбакова.
– Ты сиди здесь, через пол часа я снова подойду, и мы с тобой чай попьём, а то и ко мне сходим. Сейчас как раз Славика дома нет, он только вечером придёт.
Мила осталась одна, взяла горстку журналов, начала листать, не вглядываясь практически ни в одно изображение. Это были старые прошлогодние номера «Vogue», «Playboy». Вдруг она остановилась на одной странице. На неё смотрела Надя с обложки сентябрьского номера «Плейбоя», улыбающееся лицо с зелёными глазами провинциальной красавицы. На ней было жёлтое платье с глубоким вырезом, оголявшим стройную грудь, в глубине на бархатистой матовой коже блестел крестик на золотой цепочке. Таких обложек с изображением близкой подруги Мила перевидела не один десяток, и в каждом изображении была какая-то неуловимая изюминка. В Москве её ценили, как ведущую фотомодель, ей прочили большое будущее, а известные киноманы уже строили планы насчёт приглашения Нади на главные роли в сериалах.
Мила с ужасом схватилась за голову: «Неужели я и в самом деле ревную?»
…
Она протянула заведующей красную книжку, в которой чёткими буквами было написано, что является следователем прокуратуры. Заведующая производила впечатление серьёзной женщины, ознакомилась с документом, протянула обратно его владелице.
– Чем могу помочь?
– Я знаю, что убитый Борисов часто посещал ваш интернат. Есть показания его жены, что он навещал какого-то мальчика, гулял с ним, приносил ему подарки.
– Да, в последнее время Николай Георгиевич приходил сюда.
– А к кому он приходил?
– К Владику Малых. Это и есть тот самый мальчик.
– Он большой.
– Шестой год нынче исполняется.
– Я могу ознакомиться с документами этого мальчика?
– Конечно, – сказала заведующая, – Подождите немного, – она набрала номер телефона, – Светочка, принеси из архива дело Малых. Да, срочно. Хорошо. Сейчас принесут, – произнесла заведующая интернатом, обратившись к Миле.
– У вас много детей?
– Пятьсот шестьдесят три.
– Они все сироты?
– Две трети из них отказники, поступают к нам из дома ребёнка, но матери у них есть, просто нет возможности растить. С нашим уровнем жизни это не каждой под силу, спрашивается, зачем тогда рожают. Кстати, у Вас есть дети?
– Нет.
Мила одела очки, прочла первые строки на истёршемся от времени листе бумаги, дело было нетолстым по сравнению с остальными, хранящимися в архивах. Прошло минут пятнадцать прежде чем она смогла составить общее представление. Мальчишка был полным сиротой, он поступил в интернат из дома ребёнка, куда его ещё совсем грудного привезли сотрудники социальной службы, потому что мать некую Светлану Малых нашли повешенную в комнате малогабаритной квартиры на втором этаже. Ребёнок три дня не получал грудного молока и был сильно истощён. На отдельной странице была приклеена фотография матери, очевидно, когда-то сделанная на паспорт или любой другой документ. Мила вгляделась в простодушное лицо женщины, на вид ей было не больше двадцати, закрыла дело.
