– Спасибо, – сдержанно отозвался Олеор, – Мне важно ваше мнение. Я давно хотел познакомиться с вами лично: меня восхищает ваш труд. Собрать столько городских реликвий, объединить их в коллекции и подробно описать каждую вещь – это невообразимо интересная работа!
При упоминании его коллекций, Тервер заметно оживился. Через пару минут они увлечённо обсуждали необходимость сохранения всех ценностей старины и включения их в культурную жизнь горожан.
После завтрака Тервер охотно отпустил Ильду на прогулку с Олеором, и они пошли вдвоём по утренним, свежим и ясным, улочкам Майдаля, мимо полчищ кафе с тёплым ароматом выпечки и мимо полчищ встревоженных, не находящих себе места голубей.
– Ты вешал моему отцу на уши лапшу, чтобы понравиться?
– Нет. – спокойно, хотя слова Ильды и задели его, сказал Олеор, – Я действительно увлечён тем же, что и твой отец, и то, о чём мы говорили…
– Ценность безделушек и барахла! – перебила Ильда, – Нет! Дай мне сказать! – остановила она его, заметив, что он собирается возражать, – Я понимаю: музеи, редкости, память – всё это необыкновенно и прекрасно и содействует воспитанию в человеке уважения к истории города и предков! Но…да в болото все ваши ценности! Если вы, воспитанные и цивилизованные обожатели искусства, и есть тот самый идеал человека и человеческих ценностей, то да!.. В болото все музеи и пускай издохнут все композиторы и художники! Я ненавижу это холодное; холодное и высокопарное! Ненавижу, ненавижу! Я хочу живое, радостное: пускай искусством будут булки с корицей и шоколад, и воробьи, и голуби, и шум, и бред, и беспорядок, и длинные ленивые вечера, и бесполезные бессонные ночи, и Мари, которая хохочет над пустяками, и Ландо! Да, Ландо, которого ты терпеть не можешь: а я думаю он больше чувствует милое и красивое, и ценное! Потому что дело не в цене, а в том, как это отзывается в человеке, и дело не в понимании и не в том, как ты профессионально играешь на саксофоне, а в том, как ты умеешь искренне улыбаться и в том, как ты волнуешься, когда играешь!
– Вот как.
И молчание. Пожалуй, Олеор меньше высказал бы своего презрения, если бы в открытую сказал, что ему дела нет до её мнения, потому что она тупая и ничего не понимает в этом. Но он молчал.
– Зачем я пришёл сегодня так рано, – начал Олеор спустя пять минут, – Я подумал, ты не знаешь: опять убитая девушка. И никаких догадок, кто бы мог это сделать.
– Опять в Лебедином парке?
– Нет. На Береговом бульваре. И та же история: задушена, и вырвано сердце. Передёргивает, как подумаешь.
– И что же? Услышал новость про убийство и бегом ко мне с утра пораньше, чтоб и я была в курсе?
– Ильда. – он остановился и развернулся к ней лицом. Она сделала то же. – Ты сложная и капризная девушка: говорю тебе правду, как ты любишь. Говорю, как думаю. Ты сложная. Но ты нравишься мне. Сильно нравишься, и что бы ты не сделала, какую дурость бы не выкинула… – он неловко усмехнулся и взял её ладони в свои. Нежно взял, правда нежно, и Ильда понимала, что он в самом деле нежен сейчас, осторожно сжимая её пальцы в своих, но необъяснимое отвращение захлестнуло её. Она не вынула рук, ничем не показала, что ей неприятно его прикосновение: неприятно, будто два тёплых куска мяса ласкали её руки. "Что со мной? – он же нежен, он красив!" – спрашивала она себя, но ответа не было, было только непонятное отвращение.
