– Разве ты не знаешь, что скифы – людоеды? Они сдирают кожу с убитых врагов, пьют из их черепов и питаются даже мясом собственных детей своих!
У Саин-Булата перехватило дыхание:
– Неправда! Царь не такой! – пылко ответил он.
Мария удивлённо приподняла тонкую бровь, не узнавая племянника, всегда тихого и молчаливого, благодушно улыбнулась:
– Конечно, не такой…
И вот её нет. Отравлена тайными злодеями, подобно Анастасии[21]…
Спешившись и передав скакуна молодому и резвому придворному, Саин-Булат взбежал по высокому крыльцу. Дворецкие, поклонившись, без прекословия пропустили татарского царевича во дворец.
В нижней его части, где располагались разного рода приказы[22], как обычно, толпилось множество придворных и должных лиц. Они хохотали, обсуждая государеву шутку над красноречивыми ливонскими послами, приехавшими с дарами, а Иоанн пригласил их обедать во дворце и велел подать им только пустые блюда.
– А этот-то, второй, точно гусь к Рождеству откормленный, разлютел, сопит…
– Поехали ни с чем, голодные…
– Опять в сердцах разошлись. Знать, не видать войне конца.
Увидев Саин-Булата, все замолчали. Одни сдержано приветствовали царского наперсника, отвечая кивком на кивок, другие провожали знатного ордынского выходца косыми, недобрыми взглядами.
– И полбуквы не скажет, бусурман. И чем только этот тихоня государю угодил, что оберегает его, как дедушка родной? – пробурчал некий почтенный вельможа.
– Никому не можно ходить к царю в переднюю палату, только ожидать его выхода из покою, а этому всё дозволено, – завистливо додал немолодой чиновник и принизил голос: – Нутром чую: займёт высокое место. Честь ему от Иоанна, что природному сыну царскому.
Саин-Булат не раздражался на сии слова, ровно всем кивал в знак приветствия и, оставив позади нижнюю, многолюдную часть дворца, последовал в государевы покои.
Пройдя по длинному гулкому коридору мимо рядов стражи, одетой в белые атласные платья и высокие шапки в тон, воевода вошёл в главную дворцовую палату.
Молодые опричники[23], блистая золотыми одеждами, со сверкающими секирами на плечах обступили своего отца и благодетеля, восседающего на царском троне. В длинном расшитом драгоценным металлом далматике[24], с трёхвенечной тиарой[25] на голове и скипетром в руке выглядел он истинным властелином земли русской!
Всегда встречал Иоанн верного слугу уветливо, как дорогого гостя, но на этот раз лицо его было каменным. Не успел Саин-Булат коснуться порога и поклониться самодержцу, как потемнели очи Грозного. Прогнав от себя телохранителей, откинулся он на спинку трона.
– Сказывай всё по ряду, – промолвил вместо приветствия.
Высокий лоб воеводы покрылся испариной.
– Великий государь! Извещаю открыто, как есть: не прославились мои люди в битве, хотя весьма трудились. Побито много наших, и немало тяжело покалеченных померли, да несколько легко ранены, – ответствовал с печалью.
– Что так? – недобро прищурился государь, пронзив острым, словно копьё, взглядом. – Русскому воину непригоже отступаться, а надобно за города до смерти стоять, всем заедино, и князьям, и мужикам, как братьям, ревностным ко благу отечества!
Посмотрел в царские очи Саин-Булат и защемило у него сердце: были они лучистые, ясные, насмешливые, а ныне провалились, – блёклые, серые, недоверчивые.
– Ратные люди мои с удалью шли и бились крепко, не щадя животов своих, и уже теснили неприятелей, но стоять против них было невмочь и в осаду города сесть не с кем и не с чем, – с горечью поведал царю воевода, ожидая его живейшего неудовольствия.
