Она поднимается, будто ничего не произошло, гордо задирает голову и, не скидывая с лица пряди, шагает на выход твёрдым, размашистым шагом. Меня словно не замечает.
Я ещё раз заглядываю в тёмный коридор и направляюсь быстренько за Аглаей.
Что-то одной мне оставаться в доме жутко не хочется.
Старуха без оглядки шурует с террас в сторону пристани.
– Аглая Николаевна, – растерянно зову бабку, но она целеустремлённо меня покидает.
Приходится следовать за ней к пирсу.
Слепит яркое солнце. День уже жаркий, хотя время не обеденное. Кожа моя сразу загорает, и жжëт огнём щёки. После пережитого кошмара я вся взмокла и теперь иду следом за бабкой, теребя ворот лёгкого платья. Обрезанные волосы липнут к лицу.
Я останавливаюсь у начала пристани. А бабка на её конце делает знак рукой, как на трассе. Она голосует, подняв большой палец правой руки вверх. Ещё и шею вытягивает, высматривая попутный транспорт.
Приходится подойти ближе. Я совсем растеряна. Нет, старуху я терпеть не могу, но и вот так бросать меня — вопиющая несправедливость.
Аглая вроде приходит в себя, скидывает седые пряди с лица и кидает на меня взгляд. Не злой, не обиженный. Она смотрит на меня с тревогой.
– Когда ребёнка учат плавать, ему велят дышать, – говорит она мне, – чтобы не утонул, чтобы ко дну не пошёл.
Она отвлекается на шум мотора. К пристани несётся со стороны города огромный белый катер.
– Не бойся, – говорит Аглая. – Запиши ручкой на запястье, что нельзя бояться. Он выбрал тебя, меня прогнал. Не утонешь, не пропадёшь, если не дашь страху возобладать.
К пристани, делая крутой заворот, подплывает катер. В нём трое парней. За рулём Мирослав, он пристально на меня смотрит. Двое других здоровых аборигенов помогают старухе спуститься в катер.
– А Зоеньку возьмём? – один из высоких парней щурится на солнце и машет мне рукой. – Слышь, красотка, прыгай к нам…
Он не успевает договорить. Аглая кулачищем разбивает ему половину лица. И с неистовой агрессией повалив громадного пацана на дно катера, начинает хреначить мощными ударами.
– Это женщина Андрея! – медведицей ревёт бойцовская старушенция.
Мирослав заводит катер и отходит от пристани. Немного погодя, он поворачивается ко мне и в знак поддержки показывает кулак. Я вижу его лицо, сияющее от счастья .
Развожу руки в стороны, растерянно смотрю вслед удаляющемуся водному транспорту. Такого потерянного состояния у меня давно не было.
Почему-то теория, что я под наркотой, не особо успокаивает, скорее кажется глупой.
А такой реальности совсем не хочется.
Солнце становится невыносимым, и я медленно бреду ближе к дому, внимательно рассматривая террасы. Нет в голове моей ни одной трезвой мысли, никаких планов.
Дохожу до дома и стою унылая. Входить никак не хочется.
Я решаюсь посмотреть, что на заднем дворе. Окна на первом этаже с тёмной стороны закрыты плотными ламелями. Обхожу стороной весь фасад и замираю с другой стороны дома, ошарашенно раскрыв рот.
*****
Сад! Невероятной красоты!
Он состоит из одних яблонь. Дремучий, неухоженный. Деревья посажены слишком близко друг к другу, поэтому делаю вывод: не ради яблок столько яблонь.
У стволов растёт высокая сочная трава. Тропинка, выложенная цветными камушками, петляет. Вдоль неё торчат фонари, их прячут раскидистые ветви плодовых деревьев.
Сад от дома спускается по террасам вниз к реке, сияющей в лучах солнца. Напоминает висячие сады Семирамиды в Вавилоне. Ну, я думаю, они выглядели именно так. На площадке растут обычные яблони, у границы с нижним ярусом чудеснейшие плакучие. Своими серебристыми ветвями со слетающими розовыми лепестками плакучие яблони касаются верхушек персиковых деревьев, что растут ниже.
