Две Лии и Иаков. Книга 5 - страница 21

Все так бы и продолжалось, но однажды не вовремя вернулся во дворец владыка и услышал пение птички настолько прекрасное, какое даже во сне не мог себе представить. Неизвестно, что случилось со всеми слушателями прекрасной птички, со всеми слугами, приставленными к ней. Она уже никогда этого не узнает, да и не захочет узнавать. Но кара, которая постигла бунтовщицу, была поистине жестокой и изощренной.

Владыка поклялся, что сполна выполнит обещание, данное еще тогда, когда он завоевывал сердечко бедняжки. Он остриг часть чудесного хохолка прекрасной птицы, дабы всем было известно о провинности бывшей любимицы, поместил ее в клетку, сплетенную из ветвей колючего дерева, и отвез далеко за моря, туда, куда не добралась весть о чудесах его дворца. Там прекрасное создание было продано ловцу невинных неопытных птиц со строжайшим наказом о содержании несчастной певуньи и обещанием жестоко покарать нарушившего его. А приказ был таков: птичке велено было петь не переставая, петь для любого пожелавшего услышать ее пение, петь днем и ночью, петь в жару и мороз. Петь, петь и петь.

Жить ей предстояло в клетке, острые шипы на прутьях которой не давали даже приблизиться к свободе, а питаться отбросами, получаемыми от слушателей. Каждый птицелов мог владеть наказанной наложницей владыки лишь неделю, и был обязан передать клетку другому, промышляющему в городе, расположенном выше по реке. Голос певуньи слабел, прекрасные перья были выдернуты жестокими хозяевами, когда-то нежная кожа превратилась в покрытую язвами и ранами оболочку, прикрывавшую выступающие кости. Клетки становились все теснее и грязнее. Одно объединяло их – страшные острые колючки, окружавшие пленницу со всех сторон.

Голос пленницы слабел. Из горлышка все чаще вырывались хриплые ноты, и пришел момент, когда она замолкла, не в силах выдавить из себя ничего, что могло бы походить на шепотом произнесенное слово. И все же в самом грязном и вонючем месте такой же, грязный и вонючий птицелов не хотел упускать возможности заработать медяк на страданиях умирающей птицы. Желая привлечь внимание нищих и увечных, он пытался заставить ее хотя бы подпрыгивать и размахивать тем, что осталось от когда-то прекрасных крыльев. Но тщетно. Не помогали крики, побои, не помогало ничего. Душа птицы умерла.

Не знаю кто. То ли судьба сжалилась над бедняжкой, то ли боги решили, что она сполна наказана, но в беспросветной тьме бытия появился проблеск надежды – такой же увечный ворон. Рожденный в клетке, он был обречен провести в ней всю жизнь. Хромой, перекошенный, неприглядный комок перьев не был выброшен на корм шакалам в зоопарке наместника только потому, что отличался умным взглядом своих черных глаз бусинок и умением повторять человеческие слова. Его увечья настолько бросались в глаза, что даже необъяснимые таланты не смогли помочь обосноваться даже в хижине бедняка, не говоря уже о дворце вельможи.

Так в заброшенной клетке появились два полутрупа, которые богиня Эрешкигаль все никак не хотела забрать в свои владения. А возможно просто брезговала, ибо в ее подземном царстве было все же чище, чем в клоаке, где нашли себе прибежище несчастные. Птичка… Да какая там птичка. Покрытая пупырышками синяя тушка безучастным ко всему комком валялась в темном углу, ожидая то ли очередных побоев, то ли долгожданной смерти. Слабый, но хитрый ворон пожалел подругу по несчастью. Он уволок ее в дальний угол и засыпал щепками, соломинками и обрывками тряпок так, что она походила скорее на кучу мусора, чем на живое существо. Когда никого поблизости не было, он выбирал не совсем грязные крошки из отбросов, которыми они вынуждены были питаться, и заставлял птичку проглотить самую малость. Он приносил в клюве капли воды, которыми та могла хоть немного смочить воспаленное горло. Когда приходили любопытные, желающие взглянуть на некогда прекрасную знаменитую певунью, ворон прикрывал ее слабыми крыльями и пытался отвлечь внимание зевак разговорами и ужимками.