– Больными руками!
– На больных ногах!
– Кровью харкаю!
– Иждивенцы!
– В пятьдесят лет швабру в руки взять не могут!
– Зарастёте в грязи после моей смерти!
– Мне недолго осталось!
Это все могло бы в городе закончиться грандиозным скандалом, но бабушка, вместо скандала, схвативши миски, мчала в лагерную столовую, пригрозив на прощанье: «Это – мое последнее лето, больше не выдержу, имейте ввиду».
Лето мы любили еще и потому, что у бабушки на ругань совершенно не оставалось времени. Работа, выкармливание семьи, общение с подругами, день пролетал молниеносно. Она, конечно, устраивала нам показательные выволочки, но не такие затяжные и не такие разрушительные как в городе.
Мы с папой и мамой летом чувствовали себя, практически, на воле, и нам это очень нравилось.
Дом и окрестности
Сейчас я расскажу вам все про Сосновое.
Моя первая поездка в Сосновое состоялась, когда мне исполнилось семь месяцев.
Тогда мы снимали комнатуху в доме у деда Афонаса, одного из местных старожилов. Говаривали, что он родился еще при царе. Сам он своего возраста не знал и царя не помнил.
Дед Афонас был кудрявым, лохматым, беззубым и вечно пьяным. На всем белом свете он любил единственное живое существо, своего цепного черного кобеля Полкана. Афонас обращался к нему исключительно «желанный мой» и кормил огромными кусками свежего мяса. По причине сиденья на цепи и поедания этого мяса Полкан окончательно озверел и оглашал окрестности чудовищным лаем и воем, от которого леденела кровь, чем вызывал еще большее умиление Афонаса.
Всех остальных людей и зверей дед любил не сильно. Например, когда цыганята рвали его красную смородину, которая без толку осыпалась на землю, он нещадно палил по ним солью из ружья.
– Афонас, дай детям поесть, – стыдила его бабушка.
– Лучше сгною, – ворчал Афонас.
Именно дед Афонас стал моим первым четким детским воспоминанием.
Мне семь месяцев, я лежу в своей кроватке, заходит дед, улыбается мне беззубым, как у меня ртом и говорит: «Иди, иди к деду». И я почему-то встаю и иду. А он протягивает ко мне руки и смеется.
На следующее лето нас уже переселили в отдельный дом, который принадлежал лагерю, но находился за территорией, по соседству с домом Афонаса, прямо на берегу Красной реки.
Там с нами жили еще две семьи. Часть дома, ту, что смотрела на речку, занимала бабушкина подруга, завстоловой Анна Ивановна Голубева, с двумя взрослыми дочками Линой и Анфисой, их мужьями, внучками и даже одной правнучкой чуть младше меня.
Под крышей гнездилось семейство простой уборщицы, (не ясно, как она угодила в наш элитный дом). Ее фамилия была Том, и семья Томов тоже была большой, дети, внуки, жены, мужья. Папа шутил: «Целое собрание сочинений!»
Голубевы были нам как родственники. Как я уже упоминала, моя мама дружила с младшей дочкой Анны Ивановны – Линой. Они учились все одиннадцать лет в одном классе. А потом муж старшей дочки Анфисы Гриша познакомил маму со своим другом Сеней (моим будущим папой) так и сложилась крепкая советская семья моя родителей.
Вообще считалось, что гигантские семьи бабушки и Анны Ивановны не живут на постоянной основе на лагерных харчах, а, вроде как, приезжают раз за лето. Но дети, внуки, мужья и жены жили, конечно же, постоянно.
Ильюша, муж Лины всегда задавал мне один и тот же вопрос. Вопрос касался кота Васьки, который обитал на птичьих правах в нашем дворе. Его часто видели в компании кота Сережи. Кот Сережа часами сидел на спине кота Васьки. Ильюша просил меня подробно рассказать: «Что делал Васька? Что делал Сережа?» И интересовался: «Нравится ли Ваське, что на нем сидит Сережа? Не хочет ли он поменяться местами?» Я все описывала подробно и с серьезностью трехлетнего ребенка, чем вызывала восторг Ильюши.
