Это письмо и дальнейшие письма и посылки передавал младший брат дедушки Якова – Боря. Боря – единственный из всех братьев (а их было девять) жил в Петербурге и проявлял к нам родственные чувства.
Ответ на письмо стимулировал в нашей семье длительные прения. Во-первых, я не умела писать, а отвечать требовалось от моего имени, иначе вдруг новые родственники обидятся. Во-вторых, правила приличия диктовали поблагодарить за кроссовки и расписать, как они идеально подошли к моему гардеробу, дескать я и мечтать не могла (что являлось чистой правдой). Но, как тогда дать понять, что они оказались малы? И мы все же надеемся на такие же, но по-больше, так как теперь, когда я уже вкусила радость обладания этой чудо-обувью, моя жизнь без них уже не может быть прежней.
Бабушка положила конец толерантным стенаниям: «Мильке и Вовке дома и квартиры, а Лене – кроссовки! Спасибо им в жопу за это! Пиши, что малы и пусть шлет новые, нормального размера, будь они прокляты», – сказала бабушка.
Мама послушно обвела на бумажке свою ступню, и к следующему письму, которое доверили писать ей же от моего имени, она как-бы невзначай приложила этот след, вырезанный из бумаги. И про то, как кроссовки отлично подошли – ни слова. Зато много слов о том, как я рада появлению дедушки и бабушки. Дедушка понял намек, и следующие кроссовки, которые он прислал, были уже ровно 37 размера. Мама оказалась пророчески права с размером ноги, больше 37 размера моя нога так и не выросла, и новые кроссовки я доносила уже до окончания института.
Все эти перемены, которые начали происходить в моей очень стабильной и неизменной до этого жизни, словно раскачивали меня и для дальнейших, еще более глобальных изменений. Я незаметно становилась кем-то другим.
И этот другой человек готов был вступить в совершенно новую жизнь, а если и не готов, его об этом все равно никто не спрашивал.
Часть 2
1 сентября
– Я не пойду в школу, – объявила я.
– Куда ж ты денешься? – поинтересовалась бабушка.
– Я спрячусь под стол и буду там сидеть, – сказала я и полезла под стол.
– Сиди, сиди. Все равно за тобой придут и заберут в школу, если ты по-хорошему не хочешь, как все, – пригрозила бабушка, – в смирительной рубашке поведут.
И бабушка демонстративно пошла к телефону.
«Ну все, Софе звонит», – у меня внутри все похолодело.
– Ладно, ладно, я пойду в школу, – заплакала я.
– Вот и молодец, – сказала бабушка и положила трубку. – Без бумажки ты – какашка, а с бумажкой – человек.
Меня решили отдать в самую близкую к дому школу, восьмилетку. Школа откровенно была так себе. Но все дети из нашего дома, естественно, пошли в нее, и я – тоже.
Перед школой меня повели в фотоателье и сделали фотографии на фоне глобуса, букваря и большой пятерки, ростом с меня. Меня нарядили в новую школьную форму и дали в руки новый портфель. Рот без зубов я старательно держала на замке, даже когда фотограф настойчиво требовал, чтобы я улыбнулась. Мое каре в день фотографирования не сделало исключения и стояло в разные стороны. Правая часть – наружу, левая – внутрь.
«Хорошо хоть, что на фотографировании Лена не описалась, как в прошлом году, – пошутил папа. – Растет!»
Я считала дни до первого сентября с начала лета с нескрываемым ужасом. Мое сердце падало куда-то на дно организма, каждый раз, когда я представляла себе этот день.
На 1 сентября меня вела бабушка.
Она вместе со всеми родителями вошла в класс и сама посадила меня на первую парту в среднем ряду, по соседству с крупной девочкой с длинной косой, Верой Афанасьевой. Я еще никогда не видела сразу так много детей и не оставалась одна без родителей, особенно без бабушки. С учетом того, что мне надо было не зареветь, не описаться и ничем не выдать свое безумие, которое могло проявиться в чем угодно, я испытывала напряжение буквально на грани человеческих возможностей и даже выше.
