Саймон вернулся в свое кресло и намеренно вальяжно развалился в нем.
– Мне незачем вести себя как животное, мама. Я буду ухаживать за девушкой. Она заслуживает немножко чувства, ты так не считаешь?
Мать не шелохнулась. И ее холодный взгляд не выдал никаких чувств. Что ж, ничего удивительного. Чувства и эмоции аристократии ни к чему. Эмоции – это для простолюдинов.
Саймон никогда не видел, чтобы мать демонстрировала хоть какие-то чувства. Однажды он услышал, как она сказала, что веселье – это для тех, кто ниже их по происхождению. А когда Джорджиана была ребенком, веселым и смешливым, герцогиня с трудом выносила ее.
«Старайся не походить так на простолюдинку, дитя, – говорила мать, чуть скривив губы – это была ее единственная демонстрация чувств. – Ты же из семьи герцога Лейтона…»
В конце концов Джорджиана стала чрезвычайно серьезной – прежняя радость и безудержное веселье покинули ее навсегда. И неудивительно, что сестра сбежала, когда узнала о своем положении.
Да и он, Саймон, был немногим лучше матери.
– Ты же сестра герцога Лейтона! – сказал он Джорджиане.
– Саймон… это была ошибка.
Он едва расслышал ее шепот.
– Лейтоны не совершают ошибок!
И он оставил ее там, в йоркширской глуши. Оставил одну.
Когда он поведал матери о грядущем скандале, та даже не дрогнула. Глядя на него своими холодными всезнающими глазами, она сказала:
– Ты должен жениться.
И они больше ни разу не говорили о Джорджиане.
А сейчас мать сказала:
– Ты должен жениться, Лейтон, как можно быстрее. – И добавила: – До того как.
Человек, плохо знающий герцогиню, подумал бы, что она не закончила мысль. Но не Саймон. Он-то знал: мать не произносит лишних слов. И он прекрасно понял, что она имела в виду.
Не дожидаясь ответа, мать развернулась и вышла из комнаты. Уверенная, что Лейтон поступит так, как нужно. То есть сделает то, что следовало… до того как.
Тихо выругавшись, герцог откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Тут дверь снова открылась. Но он не открыл глаза. Ему не хотелось видеть мать, не хотелось говорить с ней.
Раздалось деликатное покашливание.
– Ваша светлость…
Саймон тут же выпрямился и открыл глаза.
– Да, Боггз, слушаю.
Дворецкий пересек комнату и протянул герцогу серебряный поднос.
– Прошу прощения за вторжение, но для вас тут прибыло срочное послание.
Саймон взял тяжелый серовато-бежевый конверт. Повертел его в руках. Увидел печать Ралстона и тотчас же подумал: «Есть только одна причина, по которой Ралстон мог прислать срочное сообщение. Конечно же, Джорджиана! Возможно, уже не осталось времени… до того как».
– Оставь меня, Боггз.
Когда дверь за дворецким закрылась, он сломал печать и, развернув небольшой листок бумаги, прочел всего лишь одну строчку: «У Серпентайна в 5 часов. В этот раз одежда будет подобающей».
– Exspecto, exspectas, exspectat…
Она шептала латинские слова, бросая камешки в озеро и стараясь не обращать внимания на солнце, спускающееся к горизонту.
«Ох, не стоило посылать эту записку…» – думала Джулиана.
– Exspectamus, exspectatis, exspectant…
Уже много больше пяти. Если бы он собирался прийти, то уже пришел бы.
Ее горничная Карла издала недовольное фырканье, сидя на шерстяном одеяле в нескольких шагах от воды.
– Я жду, ты ждешь, она ждет…
А вдруг он отнесет записку Ралстону?.. Ох, тогда ее больше никогда не выпустят из дома. Во всяком случае, без целой армии слуг и дуэний.
– Мы ждем, вы ждете, они ждут…
