– Спасский поступил в высшей степени благородно, когда отстоял свое право на матч с Фишером, когда не воспользовался разного рода нарушениями протокола со стороны американского гроссмейстера перед Рейкьявиком и в начале поединка не прекратил матч, что практически сохраняло ему корону еще на три года, – говорил Анатолий. – Спасский истинный джентльмен и рыцарь, ему противна победа, добытая нравственно сомнительным путем. Что же касается Миши, не могу простить ему участие в карповской бригаде в двух матчах с Корчным, что бы ты ни говорил о совершенно особых обстоятельствах, при которых Таль дал слово Карпову помогать ему в матче на первенство мира с Корчным… Два чемпиона мира на одного претендента – это что, по совести?!.
Наш старый, так и не оконченный спор с Толей Пинчуком. По совести? Не по совести? Прав был Михаил Таль тогда, перед Багио, и потом, перед Мерано, согласившись быть тренером-консультантом двенадцатого чемпиона мира? Или не прав? Я и сейчас не могу для себя решить окончательно этот вопрос. Да и не нам, людям со стороны, решать его, а только самому Талю.
Что же касается Бориса, тут у нас с Толей и спора не было. Я-то хорошо знал, сколько нервной энергии сжег Спасский, чтобы настоять, вопреки мнению больших начальников, на своем праве играть матч с Фишером, своей моральной обязанности перед людьми и миром играть матч с самым сильным соперником, отобранным законным путем (вот в этом-то весь Спасский, как в признании этой обязанности высшей ценностью весь Пинчук!).
Кондрашин по этому гамбургскому, пинчуковскому счету всегда у ковра. Его промахи, просчеты, ошибки Пинчук, не склонный ни из кого делать икону, мотал на ус, оприходовал, классифицировал как дотошный документалист-аналитик, объяснял особенностями крученого кондрашинского характера, недостатками воспитания, изношенностью нервной системы, но не нравственной неразборчивостью, не искательством чинов и званий.
Наш старый, нескончаемый спор с Пинчуком – о вине и беде человека, живущего под гнетом нечеловеческих условий, в эпоху двойного бытия как факта нашей эпохи, двоедушия, двоемыслия, когда «добро» и «зло» в системе общественных координат легко менялись местами, когда верховные правители человеческого поведения – совесть, ответственность, стыд – решительно не согласовывались с отечественной практикой насильственного насаждения земного рая. Так можно ли, спрашивал и спрашивал я Толю, в условиях уничтожения морали, ее превращения в антимораль столь строго судить людей, идущих на компромиссы, чтобы выжить, так сурово относиться к ним, выжившим и живущим?.. А он отвечал (и отвечает), что во все, даже самые тяжелые, времена были люди непокорившиеся, несгибающиеся, жившие в ладу со своей совестью.
Претензий морального свойства к Кондрашину Анатолий Пинчук не предъявлял. Разве что, как свидетельствует хорошо знавший обоих Михаил Чупров[4], Пинчук как-то обронил: «Кондрашину дан язык не для того, чтобы что-то сказать, а для того, чтобы что-то не сказать». Я тоже по разным поводам слышал от Толи нечто похожее. Но, во-первых, он был блистательный острослов и говорил об этом шутливо, скорее любуясь Петровичем, нежели осуждая его. А во-вторых, какой же игрок откроет вам все свои карты?..
