Хм-м-м…
Пьянящий запах девичьего тела кружил голову. Или это лишь казалось?
«Сейчас или никогда», – подумал Миша, разворачивая девушку лицом к себе.
Робкий поцелуй… затем ещё один, уже более смелый. Тёплые губы ответили податливостью. Лавочка на веранде детского сада стала промежуточной остановкой перед возвращением домой.
А далее…
Мише казалось, что он куда-то проваливается и летит-летит в пугающую бездну, и что весь мир вокруг перестал существать, превратившись в одни лишь кричащие чувства.
Так случается в жизни.
Страсть, как двух вороных,
Удержать не сумели… (из песни Олега Алябина)
Нахлынувшее безумие закончилось первой близостью. И только бледное лунное свечение, накрывшее таинственным ореолом ночной город, было тому свидетелем.
На обратном пути домой Ольга уже сама не выпускала Мишину руку из своей ладошки, крепко вцепившись в неё тонкими и изящными пальчиками.
Тайна за семью печатями, сокровенная тайна на двоих, так и осталась бы тайной, если бы…
На протяжении длительного периода российской истории «интимная» тема находилась вне закона. Никто из взрослых никогда не говорил о беременностях, контрацептивах и методах предохранения. Об этом не писали в газетах и не рассказывали учителя в школах.
Всеобщее табу.
Запрет.
Закономерным результатом любви 17-летних подростков явилась незапланированная беременность девушки, на которой её родители поставили категорический крест, отправив Ольгу на аборт. Что пошло не так и чья была ошибка Миша не знал, однако после наступления совершеннолетия и создания законной семьи все усилия по рождению первенца закончились неудачей.
Бросать супругу из-за отсутствия детей Мише показалось неправильным, и он смиренно занял выжидательную позицию, тем более, что ничего особенного делать и не требовалось. Семейный быт вошёл в устоявшееся русло, и понеслись годы, заполненные суетой и стремлением жить «не хуже других».
И всё было хорошо, однако со временем Мишу начала одолевать тоска.
Серые будни плавно переходили в такие же серые выходные. По мере накопления стажа размеренной семейной жизни у Миши появилось ощущение внутреннего одиночества.
Он и ранее замечал, что высокая духовность чужда его жене Ольге. Она жила порхающим мотыльком, откликаясь реакцией на сиюминутные раздражители, не заморачиваясь ни мечтательными фантазиями, ни излишней сентиментальностью. Ему даже казалось, что в самый неподходящий момент этот «папийон» (фр. papillon – мотылёк, по роману Анри Шарьера) способен упорхнуть в неведомую даль, оставив близкого человека доживать дни наедине с самим собой, разделив имущество строго пополам, разведя руки в стороны и заявив типа: «Ничего личного, просто линии наших судеб разошлись».
Увы, изрядная доля истины в его размышлениях была.
Дом – работа, дневная смена – ночная смена.
До тошноты надоевший пинг-понг, состоящий из бытовых хлопот и мелочной дребедени, вздора и бессмыслицы, бездарно поглощал время жизни. Беличье колесо, в котором есть вход, но нет выхода, с каждым годом раскручивалось всё быстрее, набирая немыслимые обороты.
Да ещё и жена, регулярно зависающая перед экраном компьютера до позднего вечера, чего-то там постящая и кого-то лайкающая, находящаяся в бесконечном поиске «того, незнамо чего» – всё это напоминало уже не жизнь, а некий сюр («сюр» – синоним абсурда, странности, нелепости).
Миша пытался осмыслить ситуацию и внимательно присматривался к школьным друзьям. Но нет, ничего утешительного он не видел.
