– Итак, вам нужно мне что-то сообщить? – спросил Ругон со спокойным видом.
– Оставим это, любезный друг, – вскричал депутат, – у вас столько хлопот. Я вовсе не желаю докучать вам в такой день.
– Нет, не стесняйтесь, говорите.
– Ну, в таком случае я все о своем деле, знаете, об этой проклятой концессии… Я даже рад, что дю-Пуаза здесь на лицо. Он может дать вам некоторые сведения.
Кан пространно изложил, в каком положении находится его дело. Вопрос шел о железной дороге из Ниора в Анжер, проект которой он лелеял уже три года. Сущность заключалась в том, что эта дорога должна была проходить через Брессюир, где у него были заводы, стоимость которых в таком случае значительно возросла бы. В данную минуту, за отсутствием удобных путей сообщения, предприятие это с трудом сводило концы с концами. К тому же выпуск акций обещал обильную ловлю рыбы в мутной воде. Поэтому Кан употреблял невероятные усилия, чтобы добиться концессии; Ругон энергически поддерживал его, но де-Марси, министр внутренних дел, рассердись, что не участвует в деле, выгодность которого чуял носом, и, вместе с тем, желая насолить Ругону, употребил все свое влияние, чтобы затормозить проект. Он даже с обычной своей наглостью предложил через министра путей сообщения концессию директору общества Западных железных дорог и распускал слухи, что оно одно могло успешно выполнить предприятие, требовавшее серьезных гарантий. Кану предстояло разорение. Падение Ругона завершало беду.
– Я узнал вчера, – сказал он, – что инженеру общества поручено изучить новое направление дороги!.. Слышали вы об этом, дю-Пуаза?
– Как же, – отвечал подпрефект. – Разведки уже начались… Хотят избежать крюка, который был у вас в плане, по направлению на Брессюир. Линия пройдет теперь прямо на Партенэ и Туар.
Депутат сделал жест отчаяния.
– Это просто какое-то гонение, – проговорил он. – Что бы для них значило провести линию мимо моего завода?… Надо протестовать! Я напишу мемуар против их направления и вернусь в Брессюир вместе с вами.
– Не советую меня дожидаться, – отвечал дю-Пуаза, улыбаясь. – Я ведь выхожу в отставку.
Кан упал в кресло, как бы окончательно сраженный последней катастрофой. Он тер свою бороду обеими руками и с умоляющим видом глядел на Ругона, который, выпустив из рук дела, оперся локтями на бюро и слушал. Имя де-Марси, произнесенное несколько раз, зажгло пламя в его серых глазах.
– Вы хотите совета, не правда ли? – сказал он, наконец, грубым голосом. – Ну, так прикиньтесь мертвыми, мои добрые друзья, – постарайтесь, чтобы дела оставались в прежнем виде, и ждите, пока сила перейдет на нашу сторону… дю-Пуаза подает в отставку потому, что если бы он сам не подал в отставку, то получил бы ее не позже как через две недели. Что касается вас, Кан, то напишите императору, помешайте, во что бы то ни стало, передаче концессии Западному обществу. Вы, конечно, ее не получите, но, пока ее никому не отдали, она может еще остаться за вами.
И между тем как оба собеседника качали головой, он отвечал еще грубее:
– Вот все, что я могу сделать для вас. Я теперь лежу, дайте мне время подняться… Разве я повесил нос? Нет! Не правда ли? Ну, так сделайте мне удовольствие: не провожайте меня словно на кладбище… я рад, что возвращаюсь к частной жизни. Наконец-то мне можно будет немного отдохнуть!
Он тяжело перевел дух и сложил руки, раскачивая свое длинное тело. Кан, перестав говорить о своем деле, постарался принять на себя развязный вид. Дю-Пуаза пытался выказывать полное самообладание; Делестан занялся другою папкой и производил за креслами такой шум, что минутами можно было подумать, будто расшумелась толпа мышей, напущенных в картоны. Солнце, пробиравшееся по красному ковру, задевало бюро концом бледного, золотистого луча, в котором свеча продолжала гореть совсем бледным пламенем.
