Его запах после дождя - страница 14

От нашей с ним совместной жизни я ничего не жду. И жду всего. Когда пробьет час итогов – где-нибудь в 3000 году, извольте, пожалуйста, – я думаю, пойму, что эта история, как все истории о настоящей любви, подарит мне что-то совсем другое, чем то, что я надеялся в ней найти.

Я вспомнил: мне нужно будет непременно предупредить хозяев квартиры, что у меня скоро появится собака. Я въехал, потому что у меня ее не было. «Собаки у вас по крайней мере нет?» Я сказал, что нет, и тогда это было правдой, и тогда только это и имело значение. И если они терпят только маленьких собачек – а у людей с машинами-великанами обычно так и бывает, – мы спокойно проживем здесь еще два-три месяца. А в худшем случае мы слиняем сразу, пожмем плечами, повернемся спиной, и только нас и видели.

В этот месяц ожидания у меня вдруг появилась очень серьезная забота. Услышь о ней кто-то, наверное, посмеялся бы. А я всерьез озаботился.

С тех пор, как я побывал у мадам Стена, я ни о чем другом не мог думать. А думал я о том, как мне назвать моего щенка.

Я мог бы и не называть его никак, собаки между собой обходятся без имен, и мы с ним тогда тоже избежали бы печати, которую человек обязательно стремится наложить на животное. Дать имя – это уже захват, не так ли? Я не буду его звать, и он будет приходить, когда захочет. Симпатичная мысль, но, боюсь, мы тогда лишимся ощущения нашей общности, и при необходимости придется обходиться безликим вульгарным свистом.

Я мог бы обозначить его кодом Х23 (так принято у ученых, занимающихся кашалотами, которые предпочитают любить только представителей своего вида), ведь назвать по имени – это уже объяснение, не так ли? Изнанка антропоморфизма[20] – отказ от него, но этот отказ настолько отдаляет человека от животных, что человек навсегда закрывает для себя возможность их узнать, он обходит счастье сосуществования с ними. Что же касается меня, то я настолько внутренне ощущаю свое отличие от Голубого Банта, что не боюсь сбиться с пути, сближаясь с ним, не боюсь обмануться и запутаться, а значит, не боюсь и нашего обычая давать имена. У нас так положено: жизнь дается дважды – первым вздохом и именем, которым ее признают существующей и подтверждают. Так вот, я искал ему имя. Только я в качестве отца мог наделить его им.

День за днем я искал и нащупывал. Наступали часы, когда я целиком погружался в поиск – сосредотачивался, консультировался, листал, выписывал, подчеркивал, вычеркивал, сортировал. Какие-то оставлял. Разнообразие могло навести на откровение. Иногда мне казалось, что я нашел, но что-то мне подсказывало, что я только брожу поблизости, что имя меня еще ждет, именно то самое, а не какое-нибудь другое.

Наименовать живое существо – дело не пустяковое. Ни для кого не секрет, что со своим собственным именем можно находиться в очень непростых отношениях – это твой интимнейший знак, но приклеен он не тобой, не ты его выбрал, обычно с ним сживаются, но бывает он до того тебе не идет, что ты всерьез собираешься изменить его или соглашаешься на прозвище, которое тебя больше устраивает. Друзья зовут меня Пенпэн, и если хотите, можете считать меня идиотом, но мне это имя приятнее моего настоящего.

Проникнуться текущим моментом, возвести скромный памятник своей собственной жизни, намекнуть на свои маленькие слабости, обратить послание миру, расшевелить будущее, веря, что крещение окажет свое могучее воздействие на крещеного, поможет ему реализовать свои возможности, которые, не получив этого имени, он бы реализовать не смог, – вот что значит наделить именем. Несколько букв, и так много ими сказано.