Соколов ненавидел этот район. Лабиринт старых кирпичных многоэтажек, чьи дворы-колодцы, казалось, переваривали солнечный свет, не давая ему достичь асфальта. Дверь нужной ему квартиры выглядела как вход в бункер времен холодной войны – обитая потертым дерматином и усиленная тремя разномастными замками. Он нажал на кнопку звонка. Вместо трели раздалось хриплое жужжание, будто умирала огромная муха. Прошла почти минута, прежде чем за дверью послышались шаги и лязг металла. Дверь приоткрылась ровно на ширину цепочки. В щели показался один настороженный глаз.
– Что вам нужно?
– Лев Ковалев?
Голос из-за двери был сухим, как осенний лист.
– Я не покупаю страховки и не верю в бога. Уходите.
Соколов достал из кармана удостоверение и поднес его к щели.
– Майор Соколов. Уголовный розыск. Мне нужно с вами поговорить. Это не займет много времени.
Цепочка с недовольным звоном соскользнула, и дверь открылась. Соколов шагнул внутрь, и его словно поглотила другая реальность. Воздух был спертым, пах пыльными книгами и чем-то еще – едва уловимым ароматом остывшего джаза. Единственным источником света была настольная лампа, выхватывавшая из полумрака заваленный бумагами стол и глубокое кресло. Все стены, от пола до потолка, были заставлены книгами, создавая ощущение, что он находится не в квартире, а в кровеносной системе гигантской библиотеки. Хозяин квартиры, Ковалев, был худым человеком неопределенного возраста, в растянутом свитере и с глазами, которые казались слишком большими для его лица. Он не предложил сесть.
– Майор, я давно не практикую. И вряд ли могу быть вам полезен.
– Я читал вашу работу. О «нарративном заражении», – Соколов решил взять быка за рога. – Как идеи, похожие на вирус, захватывают сознание группы. Секта «Дети Рассвета».
Ковалев слабо усмехнулся.
– Эту статью уничтожили все, кому не лень. Меня уволили из университета за «ненаучный подход». Что вы хотите?
– Мне нужен портрет. Психологический портрет преступника.
Соколов прошел к столу и положил на него тонкую папку. Ковалев на нее даже не посмотрел.
– Дело «Маэстро».
– Вы его так называете? – в голосе Ковалева проскользнула ирония. – Интересно. Кто первый это придумал?
– Пресса, – отрезал Соколов, чувствуя растущее раздражение. – Мне не нужно филологическое исследование. Мне нужен анализ. Кто он? Бывший искусствовед? Психопат с манией величия? Обиженный гений? Дайте мне что-то, с чем я могу работать. Что-то из плоти и крови.
Ковалев наконец перевел взгляд на папку, потом снова на Соколова. Его глаза, привыкшие к полумраку, изучали майора так, словно он был экзотическим насекомым под стеклом.
– Вы уверены, что хотите именно этого, майор? Портрет? А что, если я скажу вам, что портрет, который вы ищете, уже давно нарисован? Только рисуете его не вы, и не я, и даже не ваш… "Маэстро".
– Перестаньте говорить загадками, Ковалев. Да или нет? Вы поможете?
Тишина повисла между ними, плотная, как пыль на книжных полках. Соколов чувствовал себя здесь чужеродным элементом – человеком действия в царстве отвлеченных идей. Он уже почти развернулся, чтобы уйти, когда Ковалев наконец ответил.
– Оставьте папку. Я посмотрю. Но не обещаю, что вам понравится то, что я там найду.
Соколов кивнул. Он вышел из квартиры, и три замка за его спиной щелкнули, как приговор. Он полной грудью вдохнул свежий, сырой воздух улицы. Ему нужен был маньяк. А он нашел книжного червя, который говорил как философ-деконструктивист. Но отчаяние было плохим советчиком, и сейчас Соколов был готов выслушать даже его.
