Ключ в замке. Поворот. Один. Второй. Третий. Дверь поддается, и в щель врывается чужой воздух. Он пахнет влажным асфальтом и выхлопными газами, и этот запах бьет в нос, как нашатырь. Я стою на пороге, как пловец перед прыжком в ледяную воду. Последний оплот – тонкая линия дверного проема. Я делаю шаг. И мир обрушивается на меня. Не как лавина, а как медленно опускающийся пресс. Звук. Тысячи разрозненных звуков сливаются в единый, монотонный, низкочастотный гул. Скрежет колес метро где-то под ногами. Вой сирены где-то вверху. Бесконечный шорох шин. И голоса, сотни голосов, которые сплетаются в безликий гобелен из слов, смеха и кашля.
Я иду по улице, втянув голову в плечи. Каждый шаг – усилие воли. Я чувствую себя голым, с содранной кожей. Город смотрит на меня. Не люди, нет. Люди не замечают меня, они спешат по своим делам, их лица – смазанные маски с одинаковыми выражениями озабоченности или усталости. Смотрит сам Город. Смотрит сотнями оконных глаз. Смотрит неоновыми зрачками рекламных вывесок, на которых улыбающиеся люди предлагают мне купить счастье в кредит. Огромный цифровой щит на крыше дома напротив. На нем сменяются картинки: идеальная семья на фоне идеального газона, шипучий напиток, новый смартфон. Лицо девушки с рекламы смотрит прямо на меня, и на долю секунды ее запрограммированная улыбка кажется мне хищным оскалом.
Я спускаюсь в метро. Там гул становится плотнее, ниже. Теплый, пахнущий озоном и человеческими телами воздух давит на барабанные перепонки. Поезд вырывается из тоннеля с воплем терзаемого металла. Двери разъезжаются с пневматическим шипением, выплевывая одну порцию толпы и заглатывая другую. Меня вносит внутрь. Я стою, зажатый между чужими телами, стараясь не дышать, не смотреть по сторонам. Смотрю на свои ботинки. Вагон раскачивается. Мелькают огни тоннеля. Я чувствую биение этого механизма. Ритмичный стук колес, как гигантский метроном, отсчитывающий секунды бессмысленной жизни. Мне кажется, что все мы – не пассажиры. Мы – кровяные тельца, несущиеся по артериям этого бетонного чудовища, этого суперорганизма, которому нет до нас никакого дела.
Выйдя на нужной станции, я почти бегом преодолеваю последние сотни метров до массивного серого здания полицейского архива. Я толкаю тяжелую дверь и оказываюсь в тишине. Тишине относительной, казенной. Но после акустического ада улицы она кажется благословением. Я стою в пустом холле, пытаясь унять дрожь в руках. Дыхание сбито, сердце колотится в ребра, как пойманная птица. Это была пытка. Каждая секунда за пределами моей квартиры была пыткой. Но эта пытка была необходима. Потому что там, в этом ревущем хаосе, я не только почувствовал свою паранойю. Я почувствовал подтверждение. Подтверждение того, что Город – это не просто скопление домов и людей. Это живая, дышащая, равнодушная сущность. И то, что я ищу, нужно искать не в отчетах криминалистов, а в его аритмии, в его сбоях, в его внезапных приступах безумия.
Кабинет Соколова был полной противоположностью моей квартиры. Светлый, просторный, с огромным окном, выходящим на гудящий проспект. На стенах висели не книжные полки, а карты города, схемы и фотографии с мест преступлений, соединенные красными нитками. Алтарь порядка, возведенный посреди хаоса. Соколов сидел за своим столом, похожий на капитана, который уверен, что держит курс под контролем, несмотря на шторм. Он указал мне на стул напротив.
