Еловый блокнот - страница 2



В дорожную луку седла годовалых туч.
Врата далеки, как потертые звезды над морем.
Марии Египетской слышу шаги по песку.
Мы спорим. И истина счастья рождается в споре,
Которую я, обрести, словно свет, не могу.

Косатка

Мы с тобою с одной планеты: наша кожа покрыта жизнью,
Где-то кровью, а где-то потом. Мы одеты в морскую сбрую.
Мы скитались с тобой по свету.
Только нам не рады на пристани.
Интересно быть кашалотом? Разрезать волну ледяную?
Так давно расставлены сети. Ты обходишь их, как вулканы.
Ну, а я стремлюсь за расплатою в самые жаркие точки.
Черно-белая ловкая леди: Индостан, Норвегия, Гана…
Разрывающая артерии, убийца, кит-одиночка.
Мы дрейфуем по разному радиусу, огибая вершины мира.
Ты волнуешь меня харизмой, а я на нее так падка.
Кашалот! Погляди! Я каюсь.
Злейший хищник – химера, гидра!
Это пишут так журналисты. Кашалот, я твоя косатка.

Ты не злодей

Ты не злодей. Это другой уровень. Но и я не Прометей.
Моя печень давно превратилась в воспоминание.
Эй! Если ты слышишь меня, пожалуйста, не робей,
Дети – цветы жизни, а не моя мания.
Прячешься за куст, тревожно сцепив уста.
А я считаю волны до прибытия корабля.
Но корабль разбился о камни сирен,
и совесть твоя чиста —
Совесть зеленоглазого жестокого короля.
Пью апельсиновый сок и верю – Господь со мной —
В моей комнатушке среди бледнолицых глыб.
Ты знаешь, это как статуе – быть одной.
Это так просто, когда направляют в Лимб.
Дают путевку. Я рыла ногтями дерн.
И летом ждала тебя на Свечном – двенадцать часов —
На пекле, в бездушной топке, как липкий вор
Кралась в твой потухший хлев и кошмарный сон.
Будь счастлив! Руби наш редчайший еловый лес,
Сиди в гараже, отрекайся, как встарь, – живи!
Орел меня исклевал. Прилетал с небес.
А нынче мои небеса – погребли.
Такая история льется, как молоко
С жаккардовой скатерти в лапы унылой тьмы.
Поверь! Я свободна! Я – перышко! Мне легко…
И мы с тобой на века теперь сплетены.

Отец

Отец, скажи мне, куда ты рвешься?
Тельняшку мокрую разорвал.
Любви, страха, измены – порция.
Облепиховый, бузинный – не твой штурвал.
Старый штурман, скажи мне, какого черта?
Здесь давно слякотно и штормит.
Ненавижу слова: «скоро», «обязательно», «гордо»,
«ты сильная», «мой золотой пиит»,
«Мой ангельский ребенок»… Да в твоей ли власти —
вот так подчинять, с размаху – удар – в живот?
Достаточно обещаний! Намокли рыбацкие снасти.
Дева озера долго не проживет.
И, если бы открыл глаза свои, Россетти,7
ты бы понял одно: я не песок – скала.
Но тебе плевать. Зачем тебе, дяде – дети?
У тебя все просто: «Привет, подруга! Как у тебя дела?»

Пень

Если бы не было воспоминаний – было бы легче.
Если бы не было воспоминаний,
я бы не превратилась в засохший пень у вепсского озера…

Лука

Огрызок яблока в облаках.
Красная, вся в морщинах – рука.
Телец на плече – святой Лука —
Смотрит в упор, свысока.
Совесть отгладил – свежа, чиста!
Он над болотом считал до ста,
Веточку выдернул из креста,
Как бы причастным стал.
Только она – не дочь, не мать,
Ей не пристало тебя менять,
Руки о сердце твое марать,
Чтобы не знать, пенять!
Спящая, словно в горах ледник,
Плачами – в грудь, со скалы – и в миг
Сдачею павшая. Вопль поник
и превратился – в лик.
Рыцарь, распявший небесный зов,
Древо-железо – на кости вдов,
Томно ликуя, снесет за кров,
Бешен, распахнут, нов!
Голод разверзнут. Её стезя —
Помнить, вторгаться, куда нельзя
И прокричать: «Гордый дух озяб!
Болью, усмешкой взял?»
Ты же, как сорок тысяч, любил,