Розанов. Эти заспанные лица, немощеные улицы. Русская жизнь так грязна, так слаба.
Суслова. Вчера ты говорил, что она тебе противна.
Розанов. Слаба, противна, но как-то мила. Не милы только болтуны. Русский болтун – теперь самая главная сила в нашей истории. Русь молчалива и застенчива, и говорить почти что не умеет. На этом просторе и разгулялся русский болтун. Воображать и чесать языком – легче, чем работать. На этом и родится ленивый русский социализм.
Суслова (с иронией). Зато мы – духовная нация. Что-то ты все чаще ругаешь русских.
Розанов. Но при этом ненавижу всякого, кто тоже их ругает. Кроме русских, единственно и исключительно русских, мне вообще никто не нужен, не мил и не интересен.
Суслова. Уж не побывал ли ты в какой-то редакции?
Розанов. Побывал и еще раз убедился: главный лозунг нашей печати: проклинай, ненавидь и клевещи.
Суслова. Не взяли статью?
Розанов. Надо писать только для себя. Не напечатают – не беда. Если написано хорошо, рано или поздно кто-нибудь оценит. А значит, написанное не пропадет.
Суслова. Ты стал логически тянуть мысль. Раньше были одни полумысли.
Розанов. Хочешь сказать – благодаря тебе? Отчасти, да. Подчиняюсь. Но мне это не нравится. Мне больше нравятся полумысли, получувства, догадки в двух словах.
Суслова. Ну понятно, мысли скачут или наоборот, как ты говоришь, столбняк в мышлении. Начал сейчас с лиц и улиц, а что на самом деле в голове?
Розанов (не сразу решаясь). Вот скажи мне на милость, Полиночка, сколько ты встречалась с испанцем Сальвадором? Три недели? А сколько других людей встретилось тебе в Европе? А сколько лет прошло с тех пор? Почти пятнадцать. Столько страстей и переживаний. У тебя так удалась биография. Для писателя это первое условие. Но твоя биография остается у тебя в голове, не ложится на бумагу. В голове не укладывается.
Суслова. Надо же, о чем у тебя болит.
Розанов. Да, душа болит за тебя. За твой талант. Талант должен развиваться. Я хочу быть нужным тебе.
Суслова. У меня до сих пор такое ощущение, будто я погрузилась с Достоевским в тину нечистую. И никак не могу выбраться.
Розанов. Это я понимаю. Когда девушка теряет девство без замужества, то она теряет все и делается дурною. Совокупление без замужества есть гибель девицы.
Суслова. Как ты можешь так говорить? Это жестоко.
Розанов. Полинька, а ты потерпи. Это ведь как горькое лекарство.
Суслова. Ты просто залезаешь мне в душу, причем уже не первый раз. Твои слова, что женщина без детей – грешница, теперь постоянно у меня в голове. От чего ты хочешь меня вылечить? А тебе не приходила мысль – вдруг я неизлечима? Если ничего не пишу – значит, больна. Если не пишу столько лет – значит, больна неизлечимо. Тебя вот в гении уже записали. Как же ты тогда не понимаешь?
Розанов. Я тебе не про себя, а вообще скажу: гении бывают не очень большого ума.
Суслова. Что ж ты себя жалеешь? Просто дураками бывают.
Розанов. Секрет писательства в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может только сделать из себя писателя. Но он не писатель.
Суслова. Если ты все так знаешь, зачем делаешь вид, что у тебя болит за меня?
Розанов. А меня манят писатели безвестные, оставшиеся незамеченными. Я так радуюсь, когда встречаю у них необычную и преждевременную мысль.
Суслова. Опять семь пятниц. Иди к себе. Дай мне читать.
Розанов. Не обижайся, Полиночка. Твой незабвенный Федор Михайлович тоже пишет без музыки в душе, длинно, путано, повторяясь. Говорят, любит оправдываться тем, что он единственный из писателей живет на свои гонорары и потому ему все время приходится спешить.
