Печатные издания традиционно сообщали об успехах пятилетки и достижениях социалистического хозяйства. Ни больше, ни меньше…
***
На перроне Казанского вокзала Иосиф прощался с Мюллерами так, словно расставался с родней, которую знал всю жизнь. От каждого – по крепкому объятию, по хлопку по плечу, по короткому, но теплому слову.
– Встретиться бы нам раньше – я бы тебя охотно усыновил, – сказал на прощание опа Густав и тесно обнял парнишку.
– Береги себя, Ёся! – сказала тетя Эмилия, нежно потрепав его по щеке.
– Ты парень хороший, у тебя все получится, – добавил Вальдемар, стиснув его ладонь обеими руками.
– Не теряйся, пиши, если что! – выкрикнула кто-то из старших девочек.
Даже малыши, цепляясь за его рубашку, тянулись обнять. Один карапуз, тот самый, что вчера лез к нему на колени, захныкал – не хотел отпускать.
Иосиф вдруг почувствовал, как где-то глубоко внутри что-то кольнуло… Стыд за ту мимолетную мысль, что еще вчера шевельнулась в его голове – рассказать милиционерам об плане Мюллеров свалить в Германию. Он покраснел, будто кто-то прочитал его мысли.
Они верили ему. Приняли. Кусочек хлеба, место за столом, теплое слово – все это было по-настоящему. И он тоже почувствовал – его сердце прикипело.
– Как и договаривались, – напомнил опа Густав, подзывая к себе старших. – Сейчас делимся на маленькие группы. Без стадного вида. Не все сразу. В разное время – к стоянке такси.
Он оглядел своих и добавил почти шепотом:
– Встретимся в аэропорту. Шереметьево.
Группа начала рассыпаться – кто-то поправлял одежду, кто-то шептал про чемоданы, малыши притихли, будто почувствовали важность момента.
А Иосиф еще раз обернулся. Помахал рукой. И надолго запомнил этот странный миг: пятница, Казанский вокзал, Москва, прощание с теми, кого он успел полюбить – за одни только двое суток дороги…
Когда шумная группа растеклась по перрону, растворяясь в толпе, Иосиф остался стоять в одиночестве, глядя им вслед. Потом, повесив на плечо авоську, неспешно направился в сторону привокзального медпункта. Он знал, где тот находится – и теперь мог бы найти туда дорогу даже с закрытыми глазами. Как, впрочем, и тогда, в начале июля, когда брел туда почти вслепую – с лицом, распухшим до размеров красного шара. Это была его первая самостоятельная поездка – он ехал поступать в Тульское военное училище.
***
Тогда все шло по плану… до купания на последок в родной реке Илек. Прыжок, неудачное касание лбом дна – и вот он, новоявленный курсант, вышедший на Казанский вокзал с физиономией, которая больше напоминала переваренный буряк. В зеркало лучше было не смотреть. Люди шарахались, а дети пугались.
Пришлось тогда пробираться в тот самый медпункт – сквозь взгляды носильщиков, полные вопроса, и сдержанное недоумение прохожих.
Медпункт вокзала представлял собой небольшую обшарпанную комнату с низким потолком и тусклой лампочкой, которая лениво мигала в углу, создавая тени на облупленных стенах. Запах старого йода, перекиси и прелой ваты смешивался с чем-то неуловимо аптечным, но не свежим, а давним, застоявшимся.
В углу стояла железная каталка с потрепанным матрасом, укрытым засаленной простыней. Рядом – шкаф с мутным стеклом, за которым угадывались ряды пузырьков, коробочек и бинтов. Большой стол, на котором едва держалась исцарапанная клеёнка, занимал почти половину комнаты. Здесь все было старым, изношенным, но по-своему привычным – словно время в этом месте давно уже застыло.
