Покрытые ржавчиной ворота входа в стадион скрипели от каждого порыва ветра и оказались заперты на цепь с огромным висячим замком. Но Галина Николаевна знала лазейку. Взяв Иосифа за руку, она повела его в обход арки – туда, где за густыми кустами в заборе пряталась приоткрытая щель. Они протиснулись внутрь.
То, что предстало взору, трудно было назвать стадионом. Пустырь – вот слово точнее. По одну сторону – многочисленные, полусгнившие, обвалившиеся деревянные скамейки. На старой беговой дорожке, заросшей травой, прогуливался с собачкой на поводу какой-то пожилой мужчина.
Они хотели перейти поле стадиона наперекосяк, но недавний дождь превратил землю в кашу. Пришлось идти в обход – по беговой дорожке, где под ногами ощущались остатки утрамбованного шлака и просевшего песка.
Трехэтажные дома на улице Шухова, что тянулись сразу за стадионом, выглядели крепко и добротно. Красный кирпич фасадов потемнел от времени, нижние этажи – с отбеленной штукатуркой, местами облупившейся, с глубокими подоконниками и частыми окнами, за решетками. Они словно вросли в зелень – утопали в густых кронах многолетних деревьев. Липы, березы, клены – все это зеленое царство обволакивало дома, отбрасывая ажурную тень на стены и окна. Солнечные блики, пробиваясь сквозь листву, двигались по фасадам, придавая им живое, дышащее выражение. Воздух был напоен листвой и сыростью земли.
Искать тетю Мотю им дальше не пришлось. Прямо у первого бокового дома, на скамейке у подъезда, сидели три пожилые женщины, словно сговорившись – все в белых платочках, но каждая со своей неповторимой статью. Одна – в поношенной куртке, с небольшой сумкой через плечо, другая – с палочкой и розовым зонтом, аккуратно пристроенным на коленях, третья – с прямой спиной и особенно живым, внимательным взглядом. Именно она выделялась среди остальных: и ростом, и уверенностью в движениях. Это была тетя Мотя – та самая, о которой говорил Иосиф. Ее голос, кажется, мог перекричать двор, а взгляд сразу ловил в себе внимание прохожего.
– Так я же ее знаю, – не то чтобы разочарованно, но с легкой досадой пробормотала Галина Николаевна, словно самой себе. – Твою Мотю… По базарчику. То она ко мне насчет цены придирается, то я ее за фарцовку журю. Считай, кажный божий раз. И уже годы. А вот имя ее – впервые слышу…
Не успела она договорить, как тетя Мотя, сидевшая до того вальяжно, будто командуя скамейкой, вдруг буквально подпрыгнула, словно электрический ток прошел по деревянной спинке. Ее глаза округлились, на лице промелькнуло узнавание – и радость, без тени сомнений. Она вскочила, широко раскрыв объятия:
– Ой, гляньте бабоньки, кто к нам пожаловал!.. Осип! Мой казахстанский орел!
Галина Николаевна остановилась в шаге от скамейки, прищурилась и, уперев руки в бока, пробормотала, будто обращаясь к небу:
– Ну и дела… Сколько лет на базаре воюем, а тут выясняется – родня почти…
– А чего ж ты молчала, старая заноза? – отозвалась тетя Мотя, уже оправившись от внезапного волнения. – Я ж тебя каждый раз с яиц на творог переключала, думала, у нас и так взаимопонимание имеется!
– Ага, понимание! Ты ж мне за укроп дважды сдачи не дала! – не осталась в долгу Галина Николаевна, но в ее голосе уже не было язвительности, только игра, старая и привычная, как перетертая колода карт.
Между ними, чуть растерянно, стоял Иосиф – плечистый, с авоськой, фотоаппаратом на ремешке и все тем же взглядом слегка удивленного, но терпеливого наблюдателя. Он не знал, смеяться ему или вмешаться, но вдруг понял, что сейчас происходит нечто важное.
