– А зачем тогда на самоварный едешь?
– Тетя Мотя сказала, что работает вахтером в мужском общежитии самоварного завода.
– А, ну тогда тебе действительно до остановки "Глинки". Только там смотри: не спускайся вниз, к Патронному заводу. Иди в противоположную сторону, к стадиону. За ним, на улице Шухова, как раз и находится то общежитие.
В этот момент трамвай неторопливо проехал мимо трехэтажного здания строгой формы – светлый камень, узкие окна, сдержанный фасад. Над входом возвышался бетонный козырек, к нему вели массивные ступени с аккуратными металлическими перилами. По бокам – клумбы с цветами, ухоженные, хоть и простые. Все здесь дышало деловитой аккуратностью: типичная советская архитектура с легкой ноткой официальной важности. Вдоль асфальтированной дорожки – два щита со снимками: «Гордость Пролетарского района» – десятки лиц, выстроенные в ровные ряды.
Рядом, сразу за серым, безликим зданием райисполкома и покосившимися деревянными избушками, вдруг потянулись дома совсем другой породы. Они бросались в глаза – вытянутые, ровные, будто вытесанные по лекалу, с идеальной кладкой красного кирпича, с карнизами над окнами, балкончиками с фигурными перилами и аккуратными светлыми вставками в верхних этажах. В этой сдержанной, немногословной архитектуре было что-то чужеродное, непривычное.
Иосиф смотрел на них с удивлением. Такое он видел впервые – не на картинках, не в книгах, а вживую.
– Немцы строили, – тихо пояснила попутчица. – Военнопленные. Вот уж кто умел на совесть делать. Каждый мечтает квартиру в таком заполучить.
Парень невольно потянулся за фотоаппаратом и сделал подряд несколько щелчков – будто хотел сохранить этот странный, неровный контраст.
Внутри же что-то откликнулось – тепло и больно. Тянуло вовсе не потому, что это было как и он – «немецкое». Нет. Дело было в другом.
В каждом кирпиче, в каждой линии, в каждом тщательно оштукатуренном откосе чувствовалось: делали не абы как, не для отчета, а с уважением к делу. С ощущением меры. С понятием «на века».
Он и сам таким хотел быть. Всегда, сколько себя помнил, в том же совхозе или на элеваторе, старался делать все «как для себя». На совесть. Хоть забор, хоть кормушку, хоть крышу на курятнике. И потому чужое здесь казалось не чужим – наоборот, своим. Тем самым, о чем мечтается, к чему тянется.
Женщина мягко толкнула его локтем:
– Твоя следующая. Глинки.
Иосиф поблагодарил, поднялся и осторожно сошел по ступенькам. В этот момент его попутчица будто спохватилась:
– Погоди-ка, я тоже тут выйду. Там можно через стадион срезать, а ты сам точно не найдешь.
Трамвай звякнул дверьми и, набирая ход, укатил дальше, оставив Иосифа на краю незнакомого маршрута. Но он не чувствовал страха – рядом шла добрая, разговорчивая женщина, в присутствии которой становилось как-то уютно, по-домашнему.
– Как вас зовут? – поинтересовался он.
– Галина Николаевна, – охотно ответила спутница.
– Как мою маму, – удивился и почти обрадовался Иосиф. – Правда, у нее отчество другое было. Агеевна.
– Неужто уже померла?.. – с мягким ужасом прошептала Николаевна и даже остановилась. – Или?..
– От рака, – ответил он, сдержанно, но без натуги. – Пять лет прожила после отца.
– Да Господи ж, прости и упокой… – прошептала женщина и несколько раз подряд перекрестилась. Она покачала головой, прижала к груди авоську с покупками. – Так ты, выходит, сиротинушка, круглый… Ничего, ничего! Хорошо, что ты в военные пошел. Там на казенном довольствии – и кров над головой, и харч, и порядок. А жизнь все еще может тебе улыбнуться, милок. Вот увидишь…
