Если только дозвонюсь… - страница 8

– Ну, отыщем мы их, ну, привезем… И что? – гнул свое мудрый Жук. – Нет, ты скажи: кому от этого легче будет?

В ответ Никодимов лишь улыбался – и молчал. В отличие от Жука, ему очень уж хотелось дожить до следующей зарплаты. А может быть, даже ее и получить.

А что? И получит…

Тогда как умные люди сбивались в партии, группы и стаи, филолог Б. полюбил отрешенность и одиночество. Перед людьми открывались залы, офисы или камеры, филолог Б. аккуратно запирал свою дверь на ключ.

В Горбатом переулке у него была скверная комната в «коммуналке», доставшаяся от бабушки, и унылый быт, воздвигнутый на копеечных заработках. А нормальной (денежной) работы он никогда не имел. Разве можно считать профессией специальность филолога? Плюнуть и растереть. Не жалко! К тому же диплом (со вкладышем) он однажды залил чем-то сладким, и с тех пор стеснялся показывать липкие корочки даже самому себе.

Да и особой нужды в этом не было. Уже года два как филолог менял академические знания на специфические умения торговца с книжного развала. И весьма в этом преуспел. С полгода тень Бахтина еще преследовала бедного филолога, караулила в торговых рядах, а потом махнула рукой и отстала.

Двойной щелчок – и четыре стены принимали филолога как родного. Он ставил на пол хозяйственную сумку с книгами и падал в кресло – отдышаться. Холостяцкая жизнь отдавалась частым покалыванием в правом подреберье (явный признак малокровия) и неистребимым желанием почитать что-нибудь из «Декамерона». А то и сочинить стихи.

Впрочем, ямбами филолог не баловался, хореями – тоже. Хватало и того, что сосед – старик Драморецкий – высоким слогом грешил.

– Пожарил рыбу я, рыбу я, рыбу я,

И буду кушать, буду кушать эту рыбу я!

– на известный мотив пел старик Драморецкий, двигаясь со сковородкой в руках по замусоренному с лета коридору. У комнаты филолога старик останавливался и вопрошал фальшивым голосом:

– А что, Боренька, вас рыбкой не угостить? С пылу, с жару… фамильный рецепт! И от склероза помогает. Пальчики оближете!

– Спасибо, я их только что в «Кулинарии» облизал, – неизменно доносилось из-за двери.

– Ну, как хотите. Мое дело – предложить, – философски замечал Драморецкий, и скрывался на своих шестнадцати квадратных метрах – смаковать белки, жиры и углеводы. Судя по тому, что запах жареной рыбы в квартире не переводился, до полной победы над склерозом было ещё далеко.

А филолог, переодевшись в костюм саратовской фирмы «Adidas» с протёртыми коленками, отправлялся в кухню – ставить чайник на газ. Потом долго пил кофе со сливками у себя в комнате и читал на сон грядущий что-нибудь непритязательное, вроде «Улисс» Дж. Джойса. А сам ничего не сочинял, хотя нынче многие филологи по ночам романы пишут.

«А есть ли смысл? – размышлял филолог над потоком чужого сознания (в изложении кружка переводчиков под руководством И. Кашкина). – Творчество это прежде всего страдание! Переживание и терзания. Вертер, Мышкин… опять же, Глафира Павловна. А у меня ничего такого и близко нет!»

Увы! Судьба у филолога складывалась до обидного просто, и это ему мешало написать хороший роман. Да и спать он ложился рано, поскольку был убеждён: утро вечера мудреней, а уж ночи – тем более. Особенно если с вечера не переедать.

Сны приходили редко, и все почему-то чёрно-белые. Обычно снилась какая-то дребедень, о которой и вспоминать-то не хочется. Но были и приятные исключения. Однажды явился во сне босой классик в рубахе, подпоясанный ремешком, попросил денег на ботинки. «В Москву собираюсь ехать, к Швыдкому, – говорил классик хмуро. – Собрание сочинений решил издать. К юбилею. Давненько в руках собрание не держал!». Получил отказ и ушёл, ругаясь в бороду.