– Нет, – тихо подтверждает она.
– А если извинится? Простишь? – ловлю себя на том, что жду ее ответ даже не с любопытством, а с напряжением.
– Что значит – прощу? – переспрашивает она. – Я приму его извинения, если он… если когда-нибудь он попросит прощения. Но дружить мы уже никогда не будем.
В ее лице вновь проступает болезненное выражение.
– Не велика потеря, – пожимаю плечами. – Ладно, мне, пожалуй, пора.
Мы и правда с ней стоим уже, наверное, минут десять у ее дома. Третьякова кивает, но вдруг говорит:
– Постой… послушай… – Она сконфуженно мнется, нижнюю губу закусывает, смотрит то себе под ноги, то по сторонам, только не на меня. – Ты извини, что лезу не в свое дело. Но что тебе стоит просто поговорить с матерью?
Опять…
– Ничего не стоит.
– Ну так поговори! – поднимает она на меня глаза, черные, блестящие, просящие… – Просто выслушай её и всё. Ну, не убудет же.
– Не хочу, – равнодушно отвечаю я.
Она качает головой, мол, как так можно. А затем вдруг выдает:
– Знаешь, я бы всё на свете отдала… не задумываясь, лишь бы увидеть маму… Хоть на минуту… Голос ее услышать, обнять… А ты можешь, но…
– А что с твоей матерью?
– Мама погибла. Они вместе с папой разбились. Одиннадцать лет назад.
– И как ты? С кем?
– С бабушкой.
– Я… мне жаль. Ладно, мне и правда пора. До завтра, – махнув ей, разворачиваюсь и иду к машине. Василий там заждался, наверное.
– До завтра. Только я не приду завтра в школу, – бросает мне в спину она.
– Почему? – останавливаюсь и снова подхожу к ней.
– Ничего такого. У нас с бабушкой завтра дела.
– Понятно, – киваю и, помолчав, спрашиваю: – А послезавтра? Придешь?
– Приду.
– Ну ладно, тогда до послезавтра, – выдавливаю подобие улыбки и ухожу. Сажусь в машину, оглядываюсь на дом Третьяковой, но ее уже, конечно, нет.
***
На другой день Третьякова и правда не приходит в школу. Ее пустая парта мозолит глаза. И как-то даже скучно...
После уроков иду к машине и краем глаза замечаю мать. Она опять зовет меня, машет. Я сажусь на заднее сиденье и обращаюсь к Василию:
– Ты ведь докладываешь отцу, куда я хожу, с кем встречаюсь?
Он явно смущается.
– Ну… это моя обязанность. Александр Германович… он просто беспокоится за вас.
– Знаю. И тем не менее прошу. Не говори ему сегодня ничего. Просто скажи, что я был в школе, потом сразу домой.
– Но… а где вы будете?
– Да не переживай ты так. Я просто поговорю вон с той женщиной в каком-нибудь кафе поблизости. Это недолго. Но отец знать этого не должен… Пожалуйста.
– Хорошо… ну, если недолго, то я просто ничего не видел, да?
32. 32. Герман
– Какой же ты стал взрослый и красивый, – разглядывает меня мать и улыбается, обнажая плохие зубы. Переднего вообще нет, сломан. От этого она заметно шепелявит.
Мы сидим за дальним столом в какой-то кафешке, выбранной наобум. Себе я взял кофе, матери – поесть, но она едва клюет салат, а к рыбе даже не притрагивается.
– И ты очень на меня похож. Просто моя копия. В юности, конечно. Сейчас-то я всё уже… Поистрепала меня жизнь… – тяжко вздыхает она. Затем издает смешок. – А мы с тобой со стороны, наверное, странно смотримся. Принц и нищенка…
Я никак не реагирую на ее речь, просто молча сижу и жду, правда, не знаю чего. И думаю: что я здесь забыл? Зачем мне это всё?
Впрочем, ладно, Третьякова права – от меня не убудет посидеть с ней полчаса, послушать вздохи и причитания, перетерпеть.
Мысленно я себе говорю, что это моя мать. Пытаюсь вызвать хоть какие-то чувства, ну хотя бы мало-мальский интерес, но тщетно. Мне без разницы, как она жила все эти годы, чем занималась, почему не появилась раньше. Единственное, что я сейчас чувствую – это скуку и легкую брезгливость.
